Они рассчитывали на вино, даже в утренний час. У халифа Абенивина была определенная репутация.
Халиф Абенивина вошел в комнату. Без объявления и церемоний. Внутренняя дверь открылась, и на пороге появился стройный мужчина.
Его сопровождала волна аромата. Сандаловое дерево. Дверь у него за спиной мягко закрылась.
Его тюрбан был зеленым – цвет власти и силы. Платье с золотой каймой по бокам и подолу отливало всеми оттенками пурпура. У джадитов востока, до падения Сарантия, пурпурный цвет символизировал императорский титул. Никто другой не имел права его носить. Аль-Сияб задумался, знает ли об этом халиф западного города ашаритов, или ему просто нравится этот насыщенный цвет. Платье не закрывало шею, что было необычно и считалось вызывающим. Еще более вызывающим выглядело ожерелье на шее халифа. Или, точнее, абсурдно большой ярко-зеленый бриллиант, висящий на нем.
Газзали знал этот бриллиант. Знал о нем, во всяком случае. Все знали.
Увидев его на шее халифа, а не спрятанным в какой-нибудь сокровищнице, Газзали аль-Сияб начал быстро менять планы на это утро, пытаясь справиться со все быстрее бьющимся сердцем. Он надеялся, что если кто-нибудь и заметит его замешательство, то отнесет его на счет благоговения.
Это и было благоговение.
Необходимо уметь это делать, подумал он. Менять планы. Обстоятельства меняются, ты на них реагируешь. Это… было обстоятельством.
Он опустился на колени и дважды коснулся лбом роскошного ковра. Несколько раз глубоко вздохнул, стараясь успокоиться. Выпрямился, но не встал, остался на коленях. Улыбнулся снизу Кераму аль-Фаради, который правил здесь уже почти десять лет, с самого вступления во взрослый возраст, когда умер его отец и он приказал удавить младших братьев, как это обычно бывает.
На этот раз Газзали улыбнулся своей лучшей улыбкой. Один красивый мужчина приветствует другого, оценивая взглядом. Это я умею хорошо, напомнил себе Газзали. Халиф остановился рядом с диваном и отметил эту улыбку, как и самого Газзали аль-Сияба, красиво стоящего перед ним на коленях. В такие моменты нужно выглядеть неотразимым, как медовое пирожное. Однако этот бриллиант. Этот ошеломляющий предмет…
– Это тот самый философ? – спросил халиф. Приятный, располагающий голос.
– Тот самый, сиятельный, – ответил визирь. – Явился по вашему вызову. Налить вина нам троим?
Последовала пауза. Короткая, но пауза.
– Нет. Нет. Беседы такого рода лучше протекают между двумя мыслителями. Ты можешь нас оставить, мой визирь. И уведи с собой стражника. Я не боюсь философа, – сказал халиф Абенивина.
Ошибка, подумал Газзали аль-Сияб. И почувствовал, как его сердце забилось в прежнем ритме.
Он скромно возразил:
– Ах, я боюсь, что это звание делает мне слишком большую честь, сиятельный. Я сказитель и немного знаком с работами мыслителей. Могу обсуждать некоторые из их идей с учениками. Я бы никогда не посмел называть себя мудрецом или ученым. Я… наверное, я слишком люблю вино и другие радости жизни, чтобы считать себя таковым.
– Как и многие из этих мыслителей, – слегка улыбнулся халиф. – Ты можешь идти, Низим. Я позову, если ты понадобишься.
– Сиятельный… – начал было визирь.
Халиф бросил на него взгляд. Только один взгляд.
– Сиятельный, – произнес визирь уже другим тоном.
Визирь, стражник, раб – все вышли через ту дверь, которая вела внутрь дома. Она закрылась за ними.
– Почему, – спросил халиф Абенивина без всякой преамбулы, – ты носишь тюрбан? Мне сказали, что ты из Альмассара, мувардиец. Из племени зухритов. Почему не зеленая или красная шапка?
Газзали удивился, это произвело на него впечатление. У двора было мало времени, чтобы разузнать о нем. Он порылся в памяти и вспомнил: три дня назад женщина в сопровождении раба остановилась послушать его рассказы. Потом она задержалась, задавала много вопросов. Не прикрывала лицо вуалью. У нее были замечательные глаза, ее вопросы и взгляд льстили ему. Соблазнительные губы. Визирь хорошо справляется со своими задачами, подумал Газзали.
До определенной степени.
– Сиятельный, – сказал он, – я признаюсь, вам одному, что надеваю тюрбан только ради тех, кто приходит ко мне на базар, – чтобы выглядеть как человек, прибывший из-за гор, с юга, и это правда! Я вернулся со сказаниями и учениями оттуда, где тюрбаны носят чаще, чем головные уборы наших мувардийских племен. Я даже намотал тюрбан на южный манер, как вы видите. Мой господин, внешность важна, когда ты на базарной площади конкурируешь с другими за внимание слушателей. – Он позволил себе снова улыбнуться.