Чего он только не делал! И волосы на себе рвал, и головой об стену бился! В общем, переживал сильно. Мне даже неудобно перед ним стало, честное слово.
Тогда Ладка решительно подошла к мольберту. К этому времени я уже поставила картину на место и теперь услужливо отряхивала изображенную на ней даму, на месте лица которой зияла здоровенная дыра.
Задумчиво оглядев картину с разных ракурсов, Ладка сказала:
– Ладно, Витусик, не дрейфь! Сейчас намалюем тебе твою Мону Лизу. Хрен отличишь!
Харатьян-Рыжий хоть и не поверил, но орать стал уже немного тише.
Тут и Ксения, осмелившись наконец отпустить свое сокровище, тоже стала поддакивать:
– Да здесь рисовать-то тьфу! Плевое дело! Только вот не понятно, какое у женщины было лицо.
Мы стали стягивать дыру. Теперь уже все вместе. Даже Кощей с Харатьяном-Рыжим подключились (причем один из них ржал, а второй продолжал нагнетать про пуделя). Тем не менее какие-то фрагменты лица Моны Лизы были утрачены навсегда, что не давало возможности полностью воссоздать образ калужской красотки.
Казалось бы, дело зашло в тупик. Но тут Виталик, внимательно посмотрев на Ксюшиного строптивца, как завопит:
– Елки-палки, братцы! Она же – копия Кощей! Только ему волосы нужно собрать.
Все в изумлении уставились на вытянутое, худое лицо Шурика в обрамлении сальных паклей, на его бледно-голубые, ничего не выражающие глаза и длинный нос с горбинкой.
В результате осмотра, похоже, не я одна задалась вопросом, почему же тогда картина художника называлась не «Калужская Баба-яга». Ладка тоже осторожно спросила:
– Витусик, ты уверен?
– Отвечаю! Один в один! – горячо заверил тот.
– Ну что ж, тогда приступим! – по-деловому сказала Графова. – Так, Ксю, ты будешь мне помогать. Виталик и Ира, займитесь Кощеем. Ты, Ирка, причеши его, подкрась, если нужно. А ты, Виталик, смотри за неточностями. Подсказывай Ирке если что.
– Кого? Меня подкрасить?! – выпучился музыкант – и давай хохотать.
Так мы его, хохочущего, и поволокли в ванную. Виталик сказал, что у Артуровой мадонны вдоль лица ниспадала пушистая прядь. А как нам распушить волосы Кощея, если на них рыбу можно жарить?
Вымыв Шурику голову, я теперь сушила их феном. Музыкант покорно сидел, с любопытством поглядывая, как я кругами хожу возле него. Особенно вдохновляясь, когда моя грудь оказывалась прямо у него под носом. Тогда он садился ровнее, вел себя смирно и только самым бесстыдным образом пялился в вырез моей кофточки.
Потом я причесала и собрала его волосы в хвост, прикидывая в зеркало, какой макияж смог бы сделать это лицо хоть чуточку более женственным. Виталик, желая меня как-то направить, стоял зажмурившись, уйдя в глубокие воспоминания.
– Значит, так, – снизошло на него первое откровение, – сюда накладывай голубого! Погуще! – добавил он и снова зажмурился.
Пока я обрабатывала тенями веки Кощея, всплыли и другие подробности. Оказывается, глаза Моны Лизы были снизу подведены синим карандашом, а под бровями угадывалось много серого и самая малость бордо.
Когда я, под чутким руководством Виталика, перенесла всю эту радугу на лицо Кощея и к тому же начесала волосы и зафиксировала часть их на затылке заколкой-крокодилом, перед нашими глазами предстал самый разудалый трансвестит из когда-либо мною виденных.
– Ах, красава! – пришел в неописуемый восторг Харатьян-Рыжий. – То, что доктор прописал!.. Однако поспешим, друзья! Нас с вами уже заждались наверху.
Мы с двух сторон подхватили Кощея под руки, не давая ему возможности увидеть себя в зеркало. А то взбунтуется еще, чего доброго, пошлет нас куда подальше! И стали оттаскивать его от ванной. Но Шурика происходящее, кажется, забавляло. Во всяком случае, позировать он шел добровольно. А перед входом в мастерскую приосанился и поправил воображаемую грудь.
К нашему появлению Ладка с Ксенией уже успели закрепить на мольберте чистый холст. Подготовить все для предстоящей работы. И теперь, сверяясь с ушедшим в отставку шедевром, разложенным на полу, смешивали краски.
При виде живой Моны Лизы старшая из сестер вскричала с насмешливым изумлением:
– Хар-ро-о-ош!
А младшая, не в силах выдавить ни слова, залилась звонким продолжительным смехом.
Калужская мадонна смущенно переминалась возле стула, который, судя по всему, был подготовлен именно для нее.
– Садись, садись, – приободрила ее Ладка. – Не стесняйся!
Кощей брякнулся, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.
– Ну, ты сел…
– Витусик! – сразу же отвлеклась от него Графова. – Теперь нам нужно что-то вроде балахона. Широкий плащ или, на худой конец, сойдет покрывало. Вон, видишь на картине, во что она одета.
– Это ряса монашки. – пояснил Виталик.
– Ну, вот-вот, давай нам рясу!
Пока Виталик ходил, Ладка как следует усадила «натурщицу»:
– Так, ноги сдвинь. Спину держи прямее! Голову чуть наклони. Подбородок не опускай. Вот! Вот так и замри!
Поиски между тем затянулись. Очевидно, с церковным реквизитом возникли некоторые сложности. Тем временем мы решили выкурить по сигаретке. Сгрудились у окна и довольно живо взялись обсуждать проплывающий по Москве-реке теплоход. Весь переливающийся огнями, он очень красиво смотрелся на фоне зарождающейся ночи.
Кощей сидел прямой как палка, а Ксюша то и дело бегала к нему, чтобы дать разок-другой затянуться.
Наконец Виталик вернулся:
– Вот! Ничего другого не нашел.
Ладка, кривясь, развернула какой-то пропыленный, изъеденный молью гобелен:
– Ладно, сойдет. Иди накрывай его. Ксю, за работу!
Она затушила бычок. Влезла в заляпанную красками рубаху Артура Тиграновича, которая обнаружилась здесь же. И с воинственным видом встала перед мольбертом.
Взяв в руки кисть, Ладка принялась раздавать последние указания:
– Витусик, ты не так накрываешь! Как в парикмахерской надо. Так… теперь вынь ему руки!.. Букет! Кто-нибудь! Дайте ему в руки букет!.. Вон тот, который сюда зачем-то с кладбища принесли!.. Так… нет! Все не то! Витусь, снимай покрывало! Ира! Давай садись ему на колени!
– К кому на колени? Зачем? – возмутилась я.
– К Кощею! Мне женские руки нужны. Быстренько, Ира! Пока у меня вдохновение не пропало!
Виталик, испугавшись, что у Ладки действительно может пропасть вдохновение и тогда ему не избежать встречи с кровожадным пуделем, схватил меня и силой усадил к Шурику на колени. Причем последний даже игриво куснул меня за ухо. За что сразу же схлопотал от Ладки:
– Так, Лиза! Сиди неподвижно! Не рыпайся!.. Ирка! Сползи чуть-чуть, чтобы не загораживать его лицо… Вот! Все. Отлично. Виталик, накрывай!
И прежде чем я успела что-либо сообразить, меня поглотила смердящая тьма. Именно так я назвала бы первые секунды своего пребывания под гобеленом, таким грязным и вонючим, что не возникало сомнений – когда художнику лень выгуливать пуделя, тот мочится прямо на эту ветошь.
– Эй! Лю-ю-ди! – заорала я в тот самый момент, когда мне в пальцы стали вкручивать пластмассовый стебель букета. – Побойтесь Бога! Я здесь сейчас задохнусь!
– Все!!! Замерли! Я приступаю, – услышала я вместо ответа.
Не знаю, сколько прошло времени: два часа, четыре, восемь. Но когда меня вынимали из моего склепа, шею мою уже свело сильной судорогой, нижние конечности были парализованы и наступил острый кислородный дефицит.
У Кощея наблюдались примерно те же симптомы. Во всяком случае, когда из-под него убрали стул, он так и остался стоять ломаной кривой.
– Ну! – победоносно воскликнула Ладка. – Смотрите, что из вас получилось!
Мы на полусогнутых двинулись к полотну. Виталик, который состоял при Графовой в качестве консультанта, успел предупредить:
– Я бы не отличил…
А Ксюша, вытиравшая кисти, на это замечание гордо заулыбалась. Из чего следовал вывод, что в работу над «Моной Лизой-2» она тоже внесла свою лепту.