— Оставьте меня! — выкрикнул я.
Тут только головы полетели направо и налево — так мистер Лемли впоследствии описывал мои действия. Как многорукий божок отмщения и ужаса, странно громогласный Шива, я в бешеном ритме хватал с полок ежегодники, чертыхаясь от находок, страхов и восторгов, в полном одиночестве командуя парадом, который под звуки хора и оркестра маршировал в неизвестности, сквозь далеко разбросанные города незримого мира. Время от времени я метался от одного стеллажа к другому, а мистер Лемли приносил мне кофе и шепотом говорил:
— Передохнули бы.
— Вам этого не понять! — кричал я в ответ.
— Где уж мне! Вам сколько лет-то?
— Сорок девять!
— А ведете себя — на девять: бывает, мальчишки придут смотреть скучное кино, а сами носятся по проходу и писают.
— Дельный совет! — Я выбежал и вскоре вернулся.
Мистер Лемли осмотрел линолеум на предмет лужиц.
— Не буду мешать.
Я схватил очередные журналы:
— Вот Элла, а вот и еще одна. Том — здесь он смахивает на Джо, там похож на Фрэнка, а уж от Ральфа просто не отличишь. Вылитый Ральф! Вот Элен — а вот ее двойняшка Кора! А Эд, Фил и Моррис — все равно что Роджер, Алан и Пэт. Боже мой!
Вокруг меня бабочками порхало два десятка ежегодников, некоторые даже порвались в суете.
— Я уплачу, мистер Лемли, уплачу сполна!
В разгар приступа этой тропической лихорадки я вдруг остолбенел: мой взгляд упал на сорок седьмую страницу «Школьных воспоминаний» — Шайенн, 1911 год.
На меня растерянно и смущенно смотрел «ботаник», недотепа, профан.
Как же его звали в том незапамятном году?
ДУГЛАС ДРИСКОЛЛ.
Каким его запомнят грядущие поколения?
Незаурядный сценический талант.
Перспектива: влиться в ряды безработных
Цель: добиться литературной известности.
Неприкаянный дурачок, праздный мечтатель, успешный финалист.
Не кто иной, как я.
С глазами, полными слез, я выбрался из полумрака книжного зала, чтобы показать мистеру Лемли эту грустную находку.
— Вот, полюбуйтесь!
Он молча провел пальцами по фотографии.
— При чем тут какой-то Дрисколл?
— Судя по всему, — сказал он, — это вы, собственной персоной?
— Вот именно, сэр!
— Чертовщина какая-то, — негромко произнес он. — Вам знаком этот парнишка?
— Нет.
— А родственники у вас есть… в Вайоминге?
— Нет, никого.
— Как вы наткнулись на этот журнал?
— Схватил первый попавшийся.
— После того, как перелопатили такие залежи. — Он изучал моего близнеца, снявшегося для ежегодника полвека назад. — Что решили делать? Будете его искать?
— Разве что на кладбищах.
— Да, немало воды утекло. Может, у него остались дети, внуки?
— А что я им скажу? Скорее всего, они вообще на него не похожи.
— Ну, знаете, — возразил мистер Лемли. — Если в одиннадцатом году был парнишка, точь-в-точь похожий на вас, почему бы не поискать среди тех, кто помоложе? Кто жил лет двадцать назад? А то и в нынешнее время?
— Как вы сказали?
— В нынешнее время.
— А у вас есть? У вас есть вестники за текущий год?
— Понятия не имею. Эй, что вы делаете?
— Вы хоть раз, — вскричал я, — стояли на пороге эпохального открытия?
— Однажды купался в море и нашел какой-то липкий ком. Ну, думаю, амбра! На парфюмерной фабрике с руками оторвут! Поднял эту гадость и побежал к спасателям. Амбра? Оказалось, падаль, а на ней слепни. Зашвырнул обратно в воду — вот и все дела. А могло быть эпохальное открытие, верно?
— Возможно. А в области генетики? Генеалогии?
— Каких времен?
— Времен Линкольна, — сказал я. — Вашингтона, Генриха Восьмого. Господи, у меня такое ощущение, будто я дошел до основ мироздания, до очевидной истины, которая всегда была перед на ми, но не бросалась в глаза. Вот что может перевернуть всю историю!
— Или пустить насмарку, — сказал мистер Лемли. — Вы часом не приложились к спиртному, пока возились за полками? Что же вы остановились? Про должайте.
— Все — или ничего, — сказал я. Просмотрев очередной ежегодник, я хватался за следующий, просматривал и отбрасывал в сторону, но свежих журналов не обнаружил. Тогда у меня созрело решение навести справки по междугородной связи и разослать запросы авиапочтой.
— Силы небесные, — поразился мистер Лемли. — Расходы-то какие!
— Если я не докопаюсь до сути, то просто сдохну.
— А если докопаетесь — тем более. Все, магазин закрывается. Гашу свет.
Всю неделю, предшествующую выпускной церемонии, на мое имя со всей страны поступали школьные вестники.
Я не спал две ночи подряд: листал страницы, снимал ксерокопии, сопоставлял списки, подклеивал десятки новых фотографий к десяткам старых.
Идиот, ругал я себя, настырный болван, не видишь дальше своего носа — ты вскочил в поезд без тормозов. Как удержаться на рельсах? Куда ты ломишься? А главное — за каким чертом?
Ответов не было. Теряя рассудок, я набирал номер за номером, надписывал конверты, но дело не двигалось. С таким же успехом можно было бы с закрытыми глазами разбирать одежду в гардеробе, выдвигая, вопреки здравому смыслу, самые нелепые предположения.
Корреспонденция обрушивалась лавиной.
Так не могло быть, но все же так было. А как же законы биологии? Выбросить их в окно. Что такое история живой материи? Дарвиновская забава. Серия генетических сбоев, породивших новые виды. Сорвавшиеся с цепи гены, которые заново раскрутили мир. А что, если эти забавы, они же причуды, будут цикличными? Что, если Природа икнет и отбросит иглу звукоснимателя на несколько дорожек назад? Не начнет ли она, потеряв генетическую память, штамповать поколение за поколением одинаковых Уильямсов, Браунов, Смитов? Это будут не кровные родственники, нет. Просто убогие посредственности, слепые сгустки материи, загнанные в зеркальный лабиринт. Страшно подумать.