— Часов?
Бенедикт улыбнулся.
— Очень много часов.
— Но что мы будем делать все это время?
В его груди зарокотал смех. Ее невинность забавляла не меньше, чем воспламеняла.
— Может быть… — Бенедикт поднял руку и пальцами расчесал ее локоны. — Может быть, проведем часть времени, вспоминая детство.
Господь свидетель, как сильно ему требовалось на что-нибудь отвлечься от бушующей похоти, воспламеняющей кровь.
— Детство?
— А почему бы и нет? — Бенедикт убрал волосы с ее шеи и провел по ней пальцем. — Мы же в Кенте, пусть и не в тех домах, где жили детьми. Разве для воспоминаний о тех невинных днях можно найти лучшее место?
— Невинных? Ты никогда не был невинным.
Его палец полз дальше, вдоль позвоночника.
— Все же более невинным, чем сейчас. Ну же, расскажи мне о своем самом любимом детском воспоминании.
Ее ноги дернулись — она украдкой попыталась их сжать, и Бенедикт улыбнулся, заметив такую отзывчивость. Она откликается на него, и только на него. Больше ни один мужчина на свете не узнает, что в Джулии Сент-Клер скрывается огромное море глубокой страсти, только и ждущее, чтобы его выпустили на волю.
— Мое самое любимое воспоминание? Нужно подумать.
Бенедикт прильнул губами к тому месту, где шея переходит в плечо.
— Я не могу сосредоточиться, когда ты так делаешь. — Голос прозвучал гортанно и низко.
— Правда? — Он обнял ее чуть крепче. — Значит, придется делать только это.
Бенедикт наклонил голову и прикусил то же местечко, ощутив, как ускорился ее пульс под жаркими движениями его языка. Ее дыхание вырывалось отдельными вздохами, шея изогнулась.
Джулия вывернула голову и посмотрела на него через плечо полуприкрытыми, как у кошки, глазами. Щеки порозовели, а губы, полные и манящие, приоткрылись.
Приглашение, которым Бенедикт с радостью воспользовался. Он наклонился и попробовал их на вкус. Она открылась ему, и мгновенно их языки переплелись, и Джулия задвигалась, пытаясь повернуться к нему удобнее.
Бенедикт решительно подавил прилив желания, ведь еще рано. Он неохотно отодвинулся, последний раз легонько прикусил ее нижнюю губу и прервал поцелуй. Через мгновение ее глаза распахнулись, в их глубине мерцал вопрос. Да! Первый всплеск желания уже захватил ее в свои объятия. Теперь пусть немного побурлит, пока вожделение не поглотило ее полностью. Он снова прижал Джулию к своей груди. Круглая попка задела восставшее естество, Бенедикт вздрогнул, но она устроилась поуютнее и перестала ерзать. Он вдохнул чистый запах ее волос, смешавшийся с ароматом возбужденной женщины.
Боже милостивый, она уже вся мокрая, и только для него! Бенедикт едва не застонал вслух. Ему невыносимо хотелось опустить руку под ее сорочку и проверить свою догадку, но он заставил себя не двигаться, прислушиваясь к ее дыханию.
Чем дольше он откладывает взаимное наслаждение, тем восхитительнее будет награда.
Бенедикт приготовился к терпеливому ожиданию.
— Ну, а сейчас?
— Что?
— Сейчас ты в состоянии думать?
— А о чем ты спрашивал?
— Хочу узнать твое самое любимое воспоминание из детства.
— А ты мне про свое расскажешь?
— Да, но ты первая.
На некоторое время в спальне воцарилось молчание. Это предоставило Бенедикту достаточно времени, чтобы обдумать другие восхитительные способы отвлечь Джулию. Еще до конца дня он собирался отыскать на ее теле каждое местечко, которое откликнется на его ласки.
— Помнишь то пустое дерево? — спросила она, наконец.
— Да.
Бенедикт действительно отчетливо его помнил. Гигантский дуб рос на границе Клертон-Хауса и их имения. Огромный ствол был полым в середине, а у корней имелась трещина, достаточно большая, чтобы туда на четвереньках заполз ребенок.
Хотя обнаружила это дерево Джулия, Бенедикт всегда считал его царством Софии, ее сказочным замком. Сухая листва на земле заменяла в ее детском воображении ковры, кора внутри считалась гобеленами. Когда их гувернантка выяснила, почему у девочек вечно порванные подолы и грязные юбки, сестрам Сент-Клер запретили играть там. Естественно, когда им удавалось ускользнуть из-под ее опеки, они тут же мчались к дереву.
— Мне казалось, ты терпеть не могла изображать запертую в башне принцессу, ожидающую принца, который спасет тебя, — произнес Бенедикт.
Джулия кивнула.
— Я играла в это только потому, что София была старше и могла настоять на своем. Но когда мне удавалось ускользнуть одной, она не могла приказывать мне, что воображать.
— И что же ты воображала в одиночестве?