А. Г. Горнфельд: «Его слова умные, наблюдательные, нежные и определенные, — как то озеро, о котором он говорит в „Тихих зорях“: „Если пристально смотреть туда, начинает казаться, что выйдешь куда-то насквозь, глаз тонет в этом озере“. Его рассказы полны чего-то невысказанного, но важного: как в хорошей картине есть воздух, так в его рассказах чувствуется психическая атмосфера — и подчас кажется, что именно эта воздушная перспектива настроения есть самый важный для него предмет изображения. Он пишет мелкими мазками, точками незначительных подробностей, легко брошенными, но вдумчивыми эпитетами; и часто, часто эти штришки разом освещают нам содержание явления, в которое мы еле вдумывались, и переводят в сознание то, что смутно ощущалось за его порогом»[8].
Александр Блок: «Есть среди „реалистов“ молодой писатель, который намеками, еще отдаленными пока, являет живую, весеннюю землю, играющую кровь и летучий воздух. Это — Борис Зайцев»[9]. А в «Записных книжках» 20 апреля 1907 года Блок отмечает: «Зайцев остается еще пока приготовляющим фон — матовые видения, а когда на солнце — так прозрачные. Если он действительно творец нового реализма (каким считала его критика того времени. — Т. П.), то пусть он разошьет по этому фону пестроту свою»[10]. И наконец, в статье «Литературные итоги 1907 года» заключает: «Борис Зайцев открывает все те же пленительные страны своего лирического сознания: тихие и прозрачные»[11].
М. Горький, прочитав книгу рассказов Зайцева, называет его в письме Леониду Андрееву (в августе 1907 г.) первым в числе тех, с которыми тот мог бы делать хорошие сборники «Знание», ибо такие, как он, «любят литературу искренно и горячо, а не одеваются в нее для того, чтобы обратить внимание читателя на ничтожество и нищенство своего „я“». Однако в другом письме А. Н. Тихонову (А. Сереброву), написанном в это же время, — Горький выражает свое неприятие творческой манеры Зайцева: «Вам, кажется, знаком Б. Зайцев, и Вы немного поддались его манере выражать свою истерическую радость жизни? Это бросьте, советую. Есть такое состояние психики, кое медицина именует: „надеждой фтизиков“ — у Зайцева источник вдохновения — именно эта надежда»[12].
Здесь следует заметить, что большинство критиков, анализировавших творчество Зайцева, как и Горький, но без его злого сарказма, именно радость жизни, именно светлое, оптимистическое начало, столь ярко проявляющееся в каждой зайцевской странице, считали главным достоинством его рассказов, повестей, романов, пьес. «Зайцев сумел полюбить эту радость и счастье человека сильнее, чем капризы своей души, или, вернее, он настроил свою душу так, что все ее движения стали откликами этой радости и этого счастья», — писал П. Коган. Он же: «Зайцев слушает трепет жизни во всем, его душа откликается на радость всего живущего. И „вольное зеркальное тело“ реки, и серая пыль, и запах дегтя — все одинаково говорит ему о радости жизни, разлитой в природе. Он так любит эту радость, он так ясно ощущает ее, что трагическое жизни не может нарушить ее светлого течения. Печальное-только спутник счастья, а смысл и цель в этом последнем. И кто владеет этим великим уменьем любить радость, пред тем бессильно скорбное и больное. Этим светлым взглядом смотрит Зайцев на все чувства людей»[13].
К. И. Чуковский, выступивший еще в начале века как острый, взыскательный критик, имеющий зоркое эстетическое зрение, но увлекающийся сверх меры и потому субъективный, отчаянно спорил с Зайцевым, отвергая его проповедь «стихийности», поглотившей человека, надмирности, жертвенности, признавал, однако, высокую, покоряющую власть его жизнеутверждающего поэтического дара. Его поэзия, писал он, «так щемяще прекрасна, и Зайцев восхитительный поэт, но наше несчастье, наше проклятие в том, что мы все — такие же Зайцевы! Вы только представьте себе на минуту огромную толпу, всю Россию, из одних только Борисов Зайцевых, Зайцевы сеют и жнут, Зайцевы сидят в департаментах, Зайцевы продают, Зайцевы покупают, да ведь это величайшее наше страданье и величайшая слабость! Тают, вянут, никнут, блекнут хлипкие, восковые фигурки, — ни одна не стоит на ногах! И пожалуйста, не подносите к огню, так и закаплет воск. И при этом еще улыбаются: ах, как приятно таять!»[14]
8
Горнфельд А. Г. Лирика космоса. — В сб.: Книги и люди. Литературные беседы. I. СПб., изд. «Жизнь», 1908, с. 20.
13
Коган П. Очерки но историю новейшей русской литературы. Современники. Зайцев. Т. 3, вып. 1. М., 1910, с. 177, 181–182.