Сын молчал. Правда была на стороне отца. Знал Афанасий, каково приходится в дальней дороге. Хоть и сулит она большой барыш и поражает никогда не виданными красотами и чудесами, да зато грозит и разорением, если не гибелью. Афанасий сам три раза ходил с отцом в чужие земли[8]: раз в неметчину, раз в Сарай да раз за Море, в славный Царьград. И все три раза бывал в опасности, дрался с лихими людьми, спасая товар и живот.
Но никакие угрозы не могли вытравить из его сердца смутной тяги к чему-то неизведанному. Не сиделось ему в родной Твери, где пришлось ещё мальчиком, на одну из пасх, получить крепкую затрещину от боярина, под ногами которого сунулся было первым проскочить в храм; не сиделось в городе, где первую приглянувшуюся ему девушку сосватали за проезжего литовского богача; не сиделось в отцовском, не тобой устроенном доме, где истово молили бога наперёд о здравии князя, а потом уж о своём собственном.
Рос Афанасий своевольным, на веру чужих речей не брал, людей богатых выше себя считать не желал.
— Афоня! — грозил отец.— Допляшешься! Опять ныне боярину не поклонился!
— Боярин! — насмешливо отвечал сын.— Свово имени написать не умеет.
— Не твово ума дело! Не гордись, что грамотен! Спустят шкуру-то со спины, забудешь, где юс, где глаголь.
Правда отца была неоспорима. Шкуру спустить могли. Но брала обида за свою судьбу. Разве хуже он разжиревшего боярского сына, у которого и всей славы, что соболья шуба на плечах?
В Твери он её найти не думал. Видел, что здесь богатеют, выходят в люди неправдою, а честному одно остается: весь век на других спину ломать. В неметчине было то же. Не лучше и в Царьграде. Блеск куполов святой Софии и величие статуи Юстиниана не затмили глаз Афанасию — разглядел, сколько нищих в несказанно богатом городе. Но почему-то верилось: есть земля, где неправды нету.
Жадно слушал он рассказы бывалых людей, сказы бродяг-нищих, песни калик. Все тосковали о лучшей жизни. Все искали её и верили, что сыщется правда.
Однажды в Сарае Афанасий увидел дивные ткани. Про них сказали — из Индии. Тогда он вспомнил песню о славном купце Василии, ушедшем за чужие моря, в чудесную Индию[9], зажившем жизнью вольною.
Как-то особенно взволновался он, щупая тонкую, яркую материю.
А в Царьграде на рынке торговали пряностями. Цена — не подступись. Спросил — откуда? Ему ответили: «О! Из Индии…»
Из Индии! Он раздобыл у знакомого дьяка в Твери «Космографию» Индикоплова[10]. Прочёл не отрываясь.
Учёный грек писал чудеса, но по нему выходило, что Индия вправду есть. Чудищ полна и недостижима, но существует, и золото там на земле лежит, а народ его не ценит.
С тех пор неведомая Индия крепко запала в голову Афанасию.
После смерти родителя покоя он уже не знал. И тогда решил: сначала сходить в неметчину — дорога туда торная! — разжиться малость, а уж потом снаряжать караван на Хвалынь, за которой, как он слышал, и лежит где-то далеко-далеко загадочная индейская страна…
Три ладьи вёл на север Никитин, накупив добра на все свои деньги.
На одной ладье вёз он разные материи, вольячные изделия и московские иконы, на двух — кожи и сало.
Сначала он думал расторговаться в Новгороде, но, приехав туда, изменил прежние намётки и пустился по Волхову через Ладогу, в Ригу, а оттуда — в Любек. Потянула его в дальнюю дорогу не только жажда наживы.
В Новгороде жил старый приятель отца Никитина, крепкий купец Данила Репьин. У него был сын Алексей, одногодок Афанасия. В прежние заезды в Новгород Афанасий близко сошёлся с Алексеем.
Узнав у Данилы Репьина, что Алексей женился и поехал недавно от тестя в Ганзу, Афанасий Никитин и решил догнать его, побывать в неметчине да потом вместе и вернуться обратно.
Алексея Никитин догнал, но друг, в которого он беспредельно верил, стакнулся с ганзейскими купцами, помог им обмануть Афанасия.
Понеся убытки, Никитин бросился к Алексею, но того и след простыл.
Никитина словно оглушили. Страшная догадка сверкнула в его мозгу, но он отказывался верить ей, пока не добрался обратно до Новгорода и не увидел, как вздрогнул при встрече Алексей, начавший сразу что-то горячо говорить о своём спешном отъезде. Он плюнул под ноги вчерашнему другу и пошёл прочь, унося в душе бурю.
«Сколько же? За сколько ты, Алёшка, продал меня?» — с тоской думал Никитин, сжимая кулаки.
Не о потере денег — хоть и это было тяжело — скорбел Никитин. Оскорбил Алексей его самые тёплые чувства. И Афанасию захотелось отомстить Алексею за надругательство. Он не мог доказать его вину. Да и кто в Новгороде счёл бы Алексея бесчестным? Обхохотали бы, да и всё.
8
Предположение Вл. Прибыткова вполне оправданно. Не исключено, что опыт Никитина как путешественника был гораздо более богатым.
9
Автор имеет в виду, по-видимому, Василия Буслаева. Однако индийская тема в большей степени отразилась в былинах о Дюке Степановиче.