— Не бойся, говори: в Индию.
— Господи, господи, помилуй и спаси… В Индею… Ох ты, горе! Может, и нет её.
— Товары оттуда возят.
— Кто? Христиане?
— Ну, сурожцы у басурман берут…
— То-то. У басурман! У нечистых. Те с чёртом в ладу. А тебе куда соваться? Да и где она, Индея? Знаешь, что ли?
— Узнаю. В Сарае, говорят, бывали индийцы. Стало быть, пока по Волге плыть.
— Забудь, забудь сие! Диаволы там, черти, чудища, мамоны живут! Вона и Индикоплов то же пишет. Проклятое там золото! Молись, чтоб искушения избегнуть!
— Это, дьяче, тебе молиться, а мне — путь искать[11]. Не суетись. И помалкивай. Никому про мои думы знать не след. Услышу, что языком молол,— из души долой!
— Боже пресвятый! Афанасий! Одумайся! Ты же как родной мне…
— А коли как родной, так и не мешай… Эх, дьяче, един ты у меня в Твери, кто понять мог, а и то не захотел! Ну, будя. Поговорили.
Иона испуганно крестился, глядя на бледного, с воспалёнными глазами Никитина.
Вскоре ближние заметили в Афанасии ещё одну перемену.
Похоже, первая смекнула, в чём дело, ключница Марья. Но, смекнув, не обрадовалась.
— Афоня-то,— пригорюнясь, поведала она Ионе,— на Олёну кашинскую заглядываться начал!
— Но? Слава тебе, господи! — обрадовался Иона.
— Чего ты скалишься-то, отче? — покачала головой Марья.— Ведь первая на посаде невеста. И баска и богата. Кто её за него отдаст? Не по топору топорище.
— Ничего, ничего, даст бог! — весело защурился старый дьяк.— Авось разбогатеем… Может, выкинет теперь дурь-то из головы!
Марья пошла прочь. Иона на радости уж заговорился: свадьбу сыграл.
В хорошую минуту дьячок вздумал пошутить над Никитиным, но только помянул про белую лебедь, как Афанасий сурово свёл брови:
— Чего понёс? Какая тебе лебедь привиделась?
Иона притих.
А Никитин и правда задумывался о дочери посадского богатого гостя Василия Кашина. Так и стояло перед ним её продолговатое, с чуть выступающими скулами, сжатыми висками и ямочкой на округлом подбородке лицо. Никогда не встречал подобной красы.
Словно свечу во мраке зажгли, как увидел он Олёну, возвращаясь однажды из церкви.
Он тут же охладил себя: не заглядывайся, не твоя доля! Гнал мысли об Олёне, досадовал на себя, что не властен над сердцем. Потом его охватила злоба. А почему не его доля? Почему ему радости знать не дано? Или добиться Олёны не сможет?
Как-то по-новому увидел и себя, и свою жизнь. Залез в нору, спрятался, а что толку? Дать растоптать себя? Всё запротестовало в его душе. «Врёшь, не сломили! Ещё постою за себя! Не таков Никитин!»
И мысль о поездке в сказочную, никем не виданную Индию овладела им с ещё большей силой.
Денег и товаров для дальнего торга нет… Что ж? Можно взять в долг. И хоть несладко было идти к тверским толстосумам, Никитин решился на это. Впрочем, здесь ему повезло. Неожиданно сам Василий Кашин зазвал к себе Афанасия… С того дня всё переменилось. Дни полетели как вспугнутые птицы. Жизнь опять распахнула перед Никитиным свои ворота.
Ладья уже далеко отошла от вымолов. Песня кончилась, последний раз всплеснув над волжской ширью.
— Поворачивать, что ли, Афанасий? — окликнули Никитина.— Вона куда заплыли.
Никитин огляделся. И впрямь пора было поворачивать. Он велел убрать парус. Ладья медленно развернулась. Шагнув к скамье, Никитин отодвинул одного из мастеровых, сам взялся за ещё не обтёршиеся рукояти вёсел. Роняя капли воды, они описали широкий полукруг.
Пристав к берегу, укрепив ладью цепями, Никитин махнул рукой:
— Пошли, ребяты! Расплачусь!
Он не стал надевать кафтан, только накинул его на плечи и зашагал тропкой через слободские огороды вверх, к дому.
Мастеровые как были, прихватив топоры и веревки, тронулись гурьбой за ним.
Этот день в добротном, на два яруса, со слюдяными оконцами доме Василия Кашина начался хлопотливо и тревожно. Сам хозяин, как поднялся, сходил в церковь, поставил свечу заступнице — тверской богоматери, побывал на пристанях, в амбарах, посмотрел, как работники чистят лошадей, сунул нос во все углы, поворчал и ушёл наверх, в заветный терем, куда без особых причин никому из домашних лучше было не стучаться. Едва отзвонили к ранней обедне, пролез в ворота купец Микешин, желтолицый и пронырливый, юркнул к хозяину, о чём-то зашептались. Он тоже плыл. Домашние же сбились с ног: Василий Кашин по обычаю готовил отъезжающим угощенье.
Увядшая плоскогрудая жена Кашина Аграфена растерянно шастала от печи к подклетям, поджимая тонкие бескровные губы. Надо было и пирогов напечь, и мяса нажарить, и разносолы приглядеть.
11
Большинство исследователей считают, что первоначальной целью поездки Никитина был лишь Ширван и что решение отправиться в Индию было принято позднее, после того, как купцов разграбили. Однако имеет право на существование и гипотеза Вл. Прибыткова о зарождении ещё в Твери намерения посетить Индию.