Впрочем, у Никитина при сделке был свой расчёт, о котором он Кашину и не думал говорить. Они срядились. Возможная неудача поездки мало страшила Кашина. Взятое под залог никитинское добро почти покрыло бы потери, да в торговом деле без риска и нельзя.
Он навязал Никитину, подбиравшему товарищей в дорогу, купца Микешина. Микешин был должен Кашину, готов был расшибиться для него в лепёшку. Микешин без лишних слов согласился приглядывать за торгом Никитина, обо всём потом рассказать, если вдруг тот начнёт прибедняться, скрывать доход.
Вот и нынче утром Микешин забегал, вперёд десять пудов муки для родни выпросил. Пусть берёт, не жалко. Кашин, улыбнувшись, откинулся на резную спинку немецкого затейливого стольца. Его забавили бегущие по небу облака. Тонкое, длинное догоняло маленькое, клочковатое. Вот-вот приближается, цепляет, дрогнуло, с двух сторон обхватывает… Так и есть, поглотило.
Василий Кашин потеребил бороду. Облака — дело божье, а среди людей, верно, невесело маленьким быть. Каждый обидит. Правду пословица говорит: кто смел, тот и съел, а брань-от на вороту не виснет. Вспомнились Кашину давние годы, начало жизни. Побили они как-то с купцом Матвеем Звонцовым и другими попутчиками не в срок наскочивших торговых людей, много добра у них взяли. Поди теперь, разбирайся, кто первый стрелять начал. Матвей не скажет — помер, а о прочих нынче в Твери не слыхать. Не вернулись…
С той поры пошёл Василий Кашин богатеть. Дом знатный срубил, коней добрых завёл, начал товарами купцов, какие помельче, ссужать, свои ладьи гонял в Астрахань, Новгород. Именитые гости псковские и московские его имя хорошо узнали, да и в немецких землях оно не последним поминалось.
И вдруг всплыли в памяти старого купца лесная дорога за Муромом, душный запах сосен, тела убитых, зазвенел в ушах крик:
— Ратуйте!
Отгоняя наважденье, Василий мелко закрестился. Не было, не было этого, в дурном сне приснилось!
Тяжело переводя дух, Василий Кашин встал, заходил по комнате. Сердце стучало учащённо. С трудом взял себя в руки, заставил успокоиться. Было и быльём поросло. Сам погибнуть так же мог. А за убиенных свечи ставлены, в храм жертвовано. Значит, ни к чему тревога.
Он подошёл к божнице, поправил лампадку. Тёмные задумчивые лики святых не пугали. Тоже грешны были, а мученического венца удостоились. Всё в руке божьей, может быть, и ему за святую веру пострадать суждено.
Отошёл, покряхтел. Воистину ничего в мире сём не предугадаешь. Загадочен он и полон чудес. Намедни прибегали из Новгорода купцы, сказывали, будто зрели за Печорой, как из облаков на землю молодые оленицы падали. Упадут, встряхнутся и побегут. А то, говорят, и такие страны есть, где птицы с лицами жёнок на деревах сидят, зазывают. Заслушался человек — и погиб. Там же, мол, чудо-зверь живёт, всё у него навыворот: хвост на морде растёт, и тем хвостом он пищу себе добывает. Может — врут, может — нет. Далеко те страны, товары из них по нескольку годов через сурожских да ганзейских гостей идут, и тоже необычные: пряности, плоды удивительные, ткани узорчатые, тонкие и прозрачные, какие и не наденешь: срама не прикрывают. А всё дорогое! Эх, вот, дай бог, Никитин удачно в Сарай сплавает, привезёт добра…
Кашин сердито свёл серые брови. Никитин запаздывал. «Может, с ладьёй что?» — подумал с тревогой купец. Он шагнул было к двери, но у притолоки что-то заскреблось, словно мышь зашуршала, и Василий с досадой скривил рот. Он знал: так стучится жена.
— Входи, что ль! — недовольно крикнул Кашин. Аграфена приотворила дверь и перешагнула порог, оправляя на голове съехавший плат. Никогда не любил Кашин своей тощей, словно напуганной чем-то жены. Женился он на ней по расчёту, взял хорошее приданое, говоря себе, что любовь — выдумки, стерпится — слюбится ему и Аграфена. Но шли годы, а Аграфена не делалась ему ближе. Наоборот, всё сильней росла в Василии откровенная неприязнь к жене. «Продешевил себя! — с с горечью думалось ему.— Польстился на деньги, привел кикимору болотную в дом… Эх, а какие невесты были!»
Чудились ему в такие минуты шалые, с хмельнинкой глаза, белые зубы и покатые плечи крестьянской девушки Марфы, когда-то давным-давно ласково глядевшей на Кашина. Тянуло к ней сердце Василия, но разум пересилил. Марфа была бедна. Кашин не посватался к ней. Говорили, будто выдали Марфу за бобыля, пришлось ей замужем туго, живёт в бедности, мужа не любит… Кашин не допытывался, что сталось с Марфой потом. Один конец. Сделанного не исправишь…
— Пошто пришла? — грубо спросил Кашин жену.