Старушка пошептала над иконкой, трижды плюнула через левое плечо и подала науз Олёне:
— Теперь за мной повторяй… Во имя отца и сына и святого духа…
Олёна послушно шептала:
— …Встану я, раба божья Олёна, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, пойду поклонюся в чисто поле…
Жигалка трясла головой, продолжала:
— …от стрелы татарский, от наветы басурманския, встань, муж железен…
— …откоснитесь, напасти и болезни,— дрожащим голосом вторила Олёна,— бегите от костей, от мощей, от жил, от румяного лица, от быстрых глаз, от рабочих рук, за дремучие боры, за ржавый мох, за студёно болото…
— Аминь! — закончила бабка.
— Аминь! — эхом откликнулась девушка.
Она сидела ни жива ни мертва, стискивая науз белыми пальчиками.
Из этого состояния Олёну вывел будничный голос бабки:
— Ну-ну, всё. Спрячь науз-то, чтоб не видал никто. Да сама желанному отдай.
— Сама? — очнувшись, приоткрыла рот Олёна.— А нельзя другим?
— Нельзя, милая, вся сила заговора пропадёт!
Олёна смутилась. Как же она передаст науз Никитину, если он ни разу ей сам о любви не говорил? Стыдно-то как!
— Да ты не бойся,— ласково утешила Жигалка,— всё ладно будет! Сохнет по тебе молодец…
— Ой, не знаю, не знаю, бабушка! — в смятении поднялась Олёна.
Жигалка довела её до двери, выглянула — нет ли кого поблизости — и шепнула:
— Беги, беги-ка… Хватятся дома, поди… Ишь, бесстрашная!
Проводив Олёну, бабка вернулась в избу, прибрала подарки. Улыбалась. В гостье она сразу признала дочь Кашина. А от Кашина — Никитин за море с товарами плыть собирается, бают.
Вот для кого науз. Ну и хорошо! Человек человека ищет, радости земной хочет. Почему не помочь? Для того и велела Олёне иконку из рук в руки Афанасию передать. Пусть откроются друг другу…
Кот, мяукнув, прыгнул на прежнее место, потянулся к маслу.
— Ишь ты! — сказала старуха.— И ты от человеческой беды полизать хочешь?.. Поди, поди-ка. Вот кусочек тебе…
Первой Олёна увидела дома старую мамку. Та охнула, заковыляла навстречу, и по её страдальческому лицу Олёна поняла, что надвигается беда.
Из конюшни выскочил и осклабился, косясь на хозяйские хоромы, рыжий кучер Федотка. Мелькнуло в подклети любопытное личико девчонки Анютки. Не чуя под собой ног, как деревянная, Олёна поднялась на крыльцо.
Аграфена ждала её в сенцах.
— Где была, паскуда?
— В церкви, матушка…
— В церкви?.. В церкви?.. В подоле принести хочешь?!
Олёна вскрикнула, невольно подняв руку, словно защищаясь от грязных, мутных слов. Аграфена поняла её по-своему.
— А‑а‑а! — завопила она, бросаясь к дочери и хватая её за косу.— Чуяло мое сердце! Чуяло! Змея!
Олёна вырвалась, оттолкнув Аграфену.
— Матушка! Опомнись! За что?!
В огромных синих глазах её задрожали слезы.
— Убью! — взвизгнула Аграфена, вытягивая напряжённые руки и приступая к ней.— С кем была? Сказывай! С Афонькой?!
Олёна отступала, загораживаясь локтем.
— Батюшка! Батюшка! — в испуге позвала она, заслышав кашель отца.
— Где была? — визгливо крикнул Кашин, перевешиваясь на ходу через перильца.— Где?!
Олёну выручила мамка. Сунув в сенцы голову, она крикнула:
— Батюшка свет Василий! Купцы!
Аграфена враз умолкла. Кашин рванул Олёну за плечо:
— В светёлку… Под замок… Прочь!
Олёна взбежала по лесенке, рыдая, упала на постель, уткнулась в кружевную подушку. На двери щелкнул замок.
Расплатившись с мастеровыми, умывшись во дворе горячей водой, Никитин надел чистое и пошёл в горницу. Тут висело на стене мутноватое зеркало — единственное из многих, когда-то украшавших хоромы. Медным гребнем Никитин расчесал волосы, помаслил их. Ключница Марья собрала на стол.
Все последние дни Никитин не знал покоя. Сам выбирал дерево для постройки ладьи, торчал от зари до зари на берегу, наблюдая за работой, объясняя и показывая, как тесать пахучие, смолистые бревна, сам брался за топор и пилу, помогая людям быстрее управиться с делом.
Придирчиво осматривал на складах штуки полотна, искал крепкое и легкое, чтоб парус надувался быстро, а не висел мешком. Набрал впрок смолёных веревок, покупал крупу, солёную рыбу, сушёный горох, упаковывал всё в мешки и кули. Запасся порохом и свинцом для пищали, стрелами для луков.
Всё это требовало сил, но только сегодня, когда с делами было покончено, Никитин ощутил усталость. Спину поламывало, ладони горели — в этом годе впервые сидел на вёслах. Он тяжело влез за стол, покрытый старой льняной скатёркой, придвинул миску со щами.