— Копылов не был?
— Заходил, наказывал передать, что всё свёз, как ты велел… И Лапшевы были.
— Угу… Про Илью не говорили?
— Прямо к Василью пойдёт, там ждать будет.
Пережевав мясо, Никитин отёр руки о скатёрку, взялся за кашу. Каша дымилась, обжигала губы. Дуя в ложку, Афанасий наставлял ключницу:
— Ну, завтра плыву. Ухожу надолго. Мои будут норовить по первопутку вернуться, но это как бог даст. Если татары не двинут — приду, а двинут — до лета не жди. Весна — время татарское… Да… Тут всё тебе оставляю. Денег дам по алтыну на день до петрова дня. С огородом не пропадёшь, а у меня больше нет. Муки четыре пуда, круп пуда два и соль — в кладовой. Гусей-то поздней зарежь, чтоб нагулялись. Коли что — у Кашина перехватишь. Я вернусь — отдам ему… Дров нарубить — Иону попроси…
Марья молча сидела на стольце, подперев щёку испачканным в печной саже кулаком.
Никитин быстро поглядел на неё, положил ложку и договорил:
— Ну‑к, а если… Тогда службу в Миколинском закажешь. Много-то не траться, но рубль положи. Отдельно дам на это.
Марья заплакала, утираясь концами головного платка:
— Неспокойно… И сон дурной.
— Не плачь, Марьюшка.
Никитин поднялся, с неожиданной нежностью прикоснулся к плечу старой.
— И что все сговорились будто? Аграфена Кашина вон тоже беды чует.
— Провалилась бы эта Аграфена! Не баба, собака злющая!
— Да что тебе Аграфена! Вот, дай срок, вернусь, в соболью шубу тебя наряжу, поднизи жемчужные наденешь! Лопнет от зависти Аграфена, на тебя глядючи!
— Не шути ты, сокол мой! Где уж мне жемчуг носить. А неладно, в дорогу собираясь, про обратный путь баить! Помолчал бы!
— Ну, ин ладно, молчу… Дай-кось сундучок глянем. Не забыто ль что?
Но переворошить сундучок не удалось. В дверь стукнули, показалось жёлтое лицо Микешина.
— Дома, что ль?
Никитин сам подбирал друзей в плавание[12]. Взял такого же, как и сам, неудачника Копылова, бронника Илью Козлова, впервые решившего попытать счастья в торговле, молодого Иванку Лаптева, за которого просил отец. Не Кашин — не плыть бы Микешину, которого Афанасий недолюбливал за длинный язык.
Вот и теперь Митька принёс новость. Едва успев усесться, ощерился:
— У Кашина-то… Хе-хе-хе! За мукой я ездил к нему… хе… переполох. Прямо пожар, пожар. С ног сбились…
— Ну, чего? — рассеянно отозвался Никитин, думая о том, как не вовремя принесло купца.
Микешин перегнулся через стол, зашептал:
— Олёна-то одна поутру со двора сошла… Ей-богу… Хе-хе! Вот те и первая невеста!.. До сей поры не сыскали. Недоглядел Василий! Хе-хе!
— Врёшь! — резко перебил Никитин.
Микешин с любопытством уставился на него, даже позабыв обидеться:
— Крест святой… А ты-то… Ты-то? Тебе-то что? Что ты ей, сват аль брат?
Никитин уже вспомнил, кто перед ним, ответил спокойно:
— Хозяйская дочь — не чужая.
Микешин залился смешком:
— Эва! Нашёл родню!.. Нет, Василий-то, Василий-то, поди, бесится!
Никитину хотелось стукнуть Митьку по голове, вогнать его, как гвоздь, в землю, чтоб не слышать поганого смеха.
— Чужой беде не радуйся, Митька! — поджала губы Марья.— Гляди, своя придёт!
Никитин повёл бровями, взялся за кафтан.
— Ладно. Неколи байки слушать, пошли…
— А не рано?
— Впору.
До кашинского дома было недалеко: пройти Вознесенскую, свернуть влево, по Крепостной, и подняться Пристенным переулком. Никитин старался идти спокойно, хотя готов был бежать, чтоб только поскорее узнать, где Олёна. Он не слушал Микешина, крутившегося в ногах, как сор, лихорадочно строил догадку за догадкой. Может, у подружки или в церкви дальней? Или на базаре лентами голову ей закружило?
На Крепостной пристал Копылов.
— Не гавкай! — обрезал он Микешина.
Входя в ворота Кашиных, Никитин услышал визг Аграфены и разобрал испуганный голос Олёны. От сердца у него отлегло. Дома!
— Ну, соврал? — тихо спросил Копылов у Митьки.
— А орут-то! — ехидно ответил тот.
Кашин встретил купцов на крыльце, косо глянул на Никитина, кашлянул:
— Заходите, пока остальные придут.
Вошли в гридницу, уселись.
— Ну, что ладья? — глядя на никитинские сапоги, спросил Кашин.— Спробовал?
Никитин с недоумением заметил, что Василий, похоже, сердит на него.
Он пожал плечами:
12
Автор повести уменьшает размер торгового каравана. В «Хождении» упомянуто значительно большее количество русских купцов, среди которых тверичей, помимо Никитина, было не менее 6 человек, а всего в караване, отправившемся из Нижнего Новгорода, вместе с москвичами было не менее 26 человек. Никитин, возможно, был главой всего торгового каравана.