— Спробовал. Ходка…
— Куда плавал?
— Вверх… До зеленого яра.
— И домой успел уже? — поднял глаза Кашин.— Быстро… А мастеровые где?
— Расплатился. Пошли.
Кашин помолчал, выпятив нижнюю губу и потеребив бороду. Нет, Никитин, кажется, не врал. Мастеровых-то Кашин знал, каждое слово мог проверить… А тут ещё Микешин добавил, что видал ладью и с Никитиным шёл. Нет, Никитин ни при чём. Куда ж эту шалую носило? Иль, верно, в церковь, а кикимора зазря переполох подняла?
Кашин испытующе оглядел купцов. По вороватому взгляду Микешина понял — знают. И крик слышать могли. О господи! Злоба на дуру жену поднялась в старом купце, как пена в горшке.
— Аграфена! — рявкнул он.— Мёду принеси! Иль мозги отшибло?
Василий Кашин был сметлив и решителен. Сообразил: домашние рта не раскроют, а этим завтра плыть, стало быть, они только нынче опасны. Ну, он их не выпустит. Так употчует — своего имени не выговорят. А пока надо сделать вид, что не случилось ничего. И Олёну вечером к гостям вывести. Ништо. Не сбежит. Он сам разлил мёд в ендовы.
— Ну-ко, прежде чем ко детинцу идти…
Вскоре подошли Лаптевы, пришёл бронник Козлов.
— Пора! — сказал Никитин.— Мёд не уйдёт!
— Аграфена, шапку! — крикнул Кашин.
Близился вечер. С базарной площади уехали последние возы, уползли калеки и юродивые. Одни воробьи да вороны прыгали по ворохам соломы, по навозным кучам, подбирали рассыпанное зерно. Позакрывались и лавки. На Волге, возле судов, остались только сторожа. Всяк спешил поближе к дому. На воротах и на башнях крепости сменились караулы.
К концу дня посвежело. Холодный, грустный закат таял в бледнеющем облачном небе. Купы ивняка, одинокие березы возле заборов сиро шелестели под вечерним ветерком. Отъезжавшие купцы сидели в гриднице у Кашина, за длинным столом, пили за добрую дорогу, за удачу в делах.
Кашин был доволен. Всё шло, как он задумал. В приказной избе подмигнул знакомым дьякам, раскошелился, и оказалось — охранная грамота второй день готова. Её вмиг сыскали.
Прямо из кремля он затащил всех к себе. Один Никитин не поддался — ушёл на погост, к материнской могиле. Но Никитин не таков, чтоб о чужом сраме нашептывать. Да и он вскорости пришёл.
Кашин потчевал гостей от полного сердца. Разошёлся вовсю: смеялся, покашливая, шуткам, хлопал по плечу старого Лаптева.
Афанасий ел и пил мало. Аграфена и Олёна, поднеся гостям по обычаю первые чарки, ушли до его прихода. Ему обидно было, что не повидал на прощанье Олёну. Тревожил и слух о ней. Ну-ко, вправду нашла кого-то по сердцу? А почему б и не найти? Какие у него права на неё? Улыбалась ему, краснела? А может, помнилось сие? Что в нём завидного?
Не молод, вон как Иванка Лаптев, не богат… Кашин окликнул его:
— Чего не пьешь? Фряжское вино-то!
Никитин пригубил чару. Старый Лапшев подсел к нему. Он был давний приятель отца.
— Вот так-то, Афанасий,— наклонился Лапшев к Никитину,— во время оно ты у нас меньшим ходил, а ныне сына на тебя отпускаю. Следи за ним…
— Покоен будь, услежу.
— Мать сокрушается больно. Помнишь, чать, как твоя плакала? Бабьи страхи! Парень-то у меня молодец, а?
— Хорош! — улыбнулся Никитин, посмотрев в сторону русого голубоглазого Ивана.
Старый Лапшев почесал переносицу, мотнул бородой:
— Хорош, да дурь молодая есть… Ты за Иваном-то особо смотри, в торге помоги. Он с чудинкой у меня вышел.
Никитин только собрался спросить, чем плох Иван, как на дальнем конце стола послышался шум. Старый Лапшев так и подался туда.
В распахнутом кафтане, перегнувшись через ендовы и кубки к Микешину, Серега Копылов протягивал широкую в мозолях руку.
— Вот она, матушка! — кричал он.— Она меня кормит! Она! Я на чужом горбу не ездил, как ты, не плутовал! И зад боярский не лизал!
Соседи стали осаживать Копылова. Тот отмахнулся от них, продолжал наседать на съёжившегося Микешина.
— Ты мне князем и боярами в глаза не тычь! Знаем мы бояр-то! Видали!
Из-за чего вспыхнула ссора, Никитин не знал, но понимал, что уж если Копылов помянул бояр, то его легко не остановишь. Прошлой зимой, когда шёл Копылов из Москвы с товарами, на него напал боярин Колок с людьми, отнял весь груз, прибил, да ещё и пригрозил: «Пойдёшь жаловаться — хуже будет!» Копылов разорился дочиста, остался с женой и тремя малыми ребятами в пустом доме. В сорок лет ему надо было начинать всё сызнова.
А Копылов, побагровев, всё шумел:
— Москву поносишь? А ты её видал, Москву-то? В ней Иван твёрдой рукой порядок наводит! Там свои своих не грабят, нет! И рынок московский стал — не нашему чета! Мимо нас гости-то заморские идут! В Москве всему миру встреча! А мы — так, с боку припёка. Вот, дай срок, запрут московской ратью Волгу внизу, так в петлю полезешь! В Новгород, что ль, сунешься? Посадским свой карман дороже. Они из-за нас с Москвой в ссору не полезут! Иль Литве поклониться захотел? Нехристям? Православных продать?!