— За хулу на князя нашего…— начал было Микешин.
— А! — загремел Копылов.— Затявкал! Беги, доноси! А я верно говорю. От бояр, от распрь ихних жизни нету! Вроде все вокруг русские живём, одному богу молимся, а за грибами пойти из города — и то далеко не уйдешь: в чужую землю впорешься. Одними мытами намучаешься, пока едешь! Вроде ты басурманин какой! В Новгороде дерут, в Пскове дерут, в Рязани дерут, в Москве дерут! А тут ещё татарва!
— Чего ж ты хочешь-то? — вкрадчиво спросил Микешин.
Дело принимало худой оборот. Копылов ненавидящими, туманными глазами смотрел на Микешина, задыхался. Вот-вот сорвётся, наговорит бог весть чего!
Никитин поднялся во весь рост, стукнул по столу дубовым кубком, расплескав мёд.
— Серега, сядь! Слушай, я говорить буду. Ты, Микешин, почто его растравил? Молчи! Как пойдёте в Сарай, коли и тут ссоритесь? Ну? Согласились меня старшим держать — теперь молчите. Мне в ладье драка не нужна. Там разбирать некогда, кто прав. Либо миритесь сейчас, либо одного не возьму. Вот мой сказ.
Уверенно, тяжело падали слова. Копылов, не глядя ни на кого, опустился на скамью, Микешин обиженно засопел:
— Я не лез…
— Дайте круговую! — велел Никитин.— За дружную дорогу пить будем!
Чара пошла по кругу. Противники нехотя пригубили её.
Садясь, Никитин молвил:
— А в одном Серёга до конца прав. Купцу свободные дороги нужны! Тогда б показали мы, на что русский способен! Так ли бы торг развернули! С каким хошь народом в мену бы пошли. Вот тебе наше, коли нужда есть, а ты нам своё дай. Полюбовно!
Старик Лапшев обхватил Никитина за плечи:
— Хозяин!
Микешин молчал, а Серега Копылов, подняв на Афанасия глаза, хмуро усмехнулся:
— Где их взять, дороги-то?
— Будут когда-нибудь,— уверенно ответил Никитин.— И татарам руки окоротим, и другим ворогам. Плыви да езжай тогда куда хочешь!
Он усмехнулся и добавил:
— Хоть в индийское царство!
Лапшев-отец захохотал, заулыбался Кашин, даже у Копылова губы помягчели.
— Кудай-то? — спросил Иван Лапшев.
Подставляя кубок под серебряный кувшин, наклонённый хозяином, Никитин весело ответил:
— Как земля-то стоит, знаешь? Посреди океана плавает. Ну, а самый край земли и есть индийское царство.
Смущённый Иван недоверчиво косился на красные, улыбчивые лица. Потом нахмурил светлые брови, обиделся, упрямо склонил голову.
— Не верит он тебе, Афанасий! — захихикал Микешин.
— Ой ли? — отпив, посерьёзнел Никитин.— Ты не серчай, Иванка. Я не смеюсь. Говорят, и вправду есть такая земля. Вот поедем завтра, книгу тебе покажу. Козьма Индикоплов оную написал, зело учёный человек. Много чудес про Индию ту повествует.
— И чего ты в Сарай плывешь? — сощурился Микешин. — Гнал бы прямо к этим индеянам. Хо-хо! Не всё равно, откуда без порток приходить!
Никитин повел острыми глазами в его сторону. Обидный намёк уколол. Однако он не выбранился, а только махнул рукой:
— Уж я тогда совсем там останусь. При индийской жаре, слышь, и портки не нужны!
Слова его снова рассмешили купцов. Громче всех хохотал бронник Илья:
— От скажет, от скажет!
Для Ильи Козлова купеческая компания была непривычна. И хотя он спешил домой, чтоб повечерять напоследки с женой и сыном, любопытство удерживало бронника здесь. Афанасий Никитин нравился ему. Навалившись широкой, выпуклой грудью на стол, бронник доверчиво глядел на бывалого гостя.
Понемногу шум утих, разговор дробился, как струя воды, падающая на камень. Уговорили Ивана Лапшева петь.
Иван встал. Помедлив минуту, начал несильным, но звонким голосом:
Стало тихо. Опёрся на руку бронник, неподвижно уставился в винное пятно на скатерти Микешин, подёрнулись печалью глаза Копылова. Кашин положил голову на руки, замер, и кто знает, о чём задумался он, слушая грустную песню о молодых купцах, поехавших за счастьем, а нашедших гибель свою.
Никитину захотелось остаться одному. Он неслышно встал и пошёл к двери. Уже стемнело. Низко над домами стояла неяркая луна. Неуловимый, призрачный свет, казалось, пронизывал предметы, и очертания их таяли, как в колдовском сне, в ровном голубоватом сиянии. Зашумели и притихли ивы. Низко пролетела бесшумная ночная птица и исчезла.