А Пенелопа, естественно, всегда идеально выполняла любые задания и не обращала на меня ни малейшего внимания.
И вдруг произошел сбой. Загудели сирены тревоги, замигали красные огоньки, мы с Пенелопой забились в тесную камеру специальной обработки, и за нами защелкнулась тяжелая гермодверь.
А чрезмерно громкий механический голос, слегка дребезжавший на гласных, сообщил нам, что в данный момент уровень радиации превысил допустимый уровень – и он продолжает повышаться.
Да, системы проверки никогда не дремали.
Я понял: нам надо действовать по протоколу.
Но сперва нам приказывают освободиться от одежды. Я растерян, поскольку мне только что сообщили, что я получил смертельную дозу радиации, и потому игнорирую тот факт, что нахожусь в крохотном помещении наедине с Пенелопой Весчлер.
Мы оба поспешно раздеваемся и складываем наши вещи в контейнер, который уезжает на манипуляторе в отверстие, появившееся в стене.
Мы с Пенелопой стоим друг перед другом голышом. Из форсунок на потолке бьют струи пара, который пахнет металлом. Зрелище напоминает мне поток сияющих блесток, которыми дети обычно украшают свои поделки, посыпая серебряным крошевом клейкую поверхность. Несомненно, нам с Пенелопой угрожает серьезная опасность, однако я ловлю себя на мысли, что наша потенциальная смерть от радиоактивного облучения выглядит до ужаса празднично.
Мы стоим на расстоянии в шесть футов друг от друга, и между нами клубятся сияющие вихри. Я стараюсь отвести взгляд от Пенелопы. Я не хочу, чтобы она заметила, как я разглядываю ее, но при этом отлично понимаю, что у меня наверняка больше не будет ни единого шанса увидеть Пенелопу обнаженной. И потому украдкой, искоса, почти непрерывно посматриваю на нее.
Пенелопа же смотрит прямо на меня.
С физиологической точки зрения в том, что случилось далее, нет ничего удивительного – и я рассказываю вам об этом лишь для того, чтобы ничего не осталось недосказанным. Поверьте мне: я говорю чистую правду, поскольку раз уж я признаюсь в чем-то, столь диком и низменном, то что мне еще скрывать?
Мы стоим голые, смотрим друг на дружку, передо мной – Пенелопа в сияющей дымке, и я ничего не могу поделать. У меня происходит эрекция.
Пенелопа прищуривает глаза. Нас обильно поливают веществом для экстренной дезактивации. И я отлично понимаю смехотворность ситуации: сейчас я умру, радиация уже разъедает мою плоть, мои органы наверняка разжижаются, кости размягчаются и превращаются в студень. Но я не чувствую себя умирающим, отнюдь! Знаю, это глупо, но я ощущаю себя очень даже живым.
А Пенелопа… она смотрит на меня так, словно видит впервые в жизни.
Поясню: дело вовсе не в том, что мой пенис настолько выдающийся, что когда Пенелопа рассмотрела его, то ею сразу овладело желание. Нет, суть, скорее, в том, что я никогда не делал в ее присутствии ничего из ряда вон выходящего или неподобающего.
И моя реакция в тот момент оказалась такой, которую нельзя было не заметить.
Внезапно раздается противный звон, и сверкающий душ прекращается. Голос из динамика скрипит, что необходимые тесты выполнены и утечки радиации не обнаружено. Мол, тревогу объявили из-за сбоя системы безопасности, следящей за степенями загрязнения. Тем не менее все действия, положенные по протоколу, были осуществлены, а мы отлично показали себя в стрессовой ситуации. Мы можем возобновить тренировки, как только оденемся в свежий комплект формы, дожидающийся нас за дверью дезинфекционной камеры.
Если честно, я почти ничего не слышу, поскольку пытаюсь в последние секунды нашего совместного пребывания в камере запечатлеть в памяти все изгибы тела Пенелопы.
Замок гермодвери щелкает, до моих ушей доносится характерное шипение разгерметизации, и Пенелопа молча поворачивается, чтобы выйти первой. Теперь я думаю, что, вот, кончилось бы все на этом, переплавил бы я свое возбуждение в привычное самоуничижение, которое поддерживал и обильно взращивал – и ничего бы не случилось. Но Пенелопа, пригнувшись, чтобы выскользнуть наружу, оглянулась на меня. И не за тем, чтобы узнать, что я – в полном порядке после шока, или проверить, соблюдаю ли я установленный порядок действий. Она пожелала удостовериться, что, пока она выходила из помещения, я и впрямь разглядывал ее попу. Чем я и занимался. А к тому моменту, когда я сообразил, почему ее, вообще, это заинтересовало, было уже слишком поздно.
17
Поскольку я оказался сыном босса, мое включение в команду хрононавтов вызвало на первых порах изрядное любопытство. Кое-кто из женщин-дублеров даже флиртовал со мной. Впрочем, вскоре приятельские отношения сменились презрительной неприязнью. Можно подумать, мои новые коллеги прошли тот же путь эмоционального отторжения от меня, что и отец, только уложились не в тридцать два года, как он, а в стандартный астрономический месяц.