За осинами были дома. Старые, покосившиеся, в них черт знает сколько лет никто не жил. Я подумал, что ни за что бы не полез туда по доброй воле: крыши на половине домов держались на честном слове.
— Вот в том, — Фома махнул рукой влево, — я первое время жил. Там я в подвал провалился.
— Ты говорил, — пробурчал я и решил, что надо быть сумасшедшим, чтобы к этому дому хоть на выстрел подойти.
— А вот в этом я бумаги и нашел…
Этот дом выглядел понадежней прочих. Крыша, по крайней мере, не грозила обрушиться нам на головы, а крыльцо выглядело вполне крепким. Фома на правах бывшего хозяина гостеприимно распахнул передо мной дверь. Я оказался в темноте и тишине, дождя за стенами дома словно и не было, только еле слышное шуршание. Фома легонько подтолкнул меня в плечо.
— Тут спокойно можешь ходить.
— А сколько ты тут прожил?
— Да недели две.
— Давно?
— В августе три года будет.
Три года!.. Мне казалось, что Фома появился здесь совсем недавно, но я напомнил себе — он мне об этом не говорил, я сам сделал такой вывод, ни на чем не основываясь. Фома сказал только, что полгода не курит, но это совершенно не значило, что именно полгода назад он освободился.
И сколько раз, и когда я делал поспешные и неверные выводы — я даже предположить не мог. За жизнь набежало немало...
— Вот тут я их и нашел.
Мы стояли в большой комнате. Люди будто только недавно покинули ее, наверное, даже дачи, оставленные на зиму, были более заброшенными, только вот обои клочьями свисали со стен. Электрическая лампочка, тумба под телевизор, диван советского образца, обеденный стол, стулья, обитые выцветшей тканью. Фома показывал на тумбу, потом подошел и выдвинул ящики.
— Ничего уже не осталось. Я тут все просмотрел.
— Это ты дом в порядок привел?
— Я его почти и не трогал, — поморщился Фома. — Наверное, в деревенских домах есть что-то… души бывших хозяев сюда приходят? Стараешься их не беспокоить.
— А разве здесь кто-то умер?
Мне стало не по себе. Визит ночной гостьи я вспомнил отчетливо, пусть и сознавал, что все это — выдумки и разыгравшееся воображение.
— Не кто-то, я даже знаю, кто. Хозяйка. Я, когда пришел, нашел в соседней комнате фотографию и свечку. Односельчане, наверное, поставили. — Он прошел к закрытой двери, повернул круглую ручку. — Я ничего не трогал, даже свечу не зажигал. Но вообще ты прав, надо бы узнать, кто это, помянуть хотя бы…
Я вошел в маленькую уютную спаленку, очень деревенскую, такую, какие я видел на фотографиях. Старая, теперь уже можно сказать — старинная металлическая кровать, подушки одна на другой, посеревшая от времени кружевная накидка, синее покрывало с вязаными кружевами, легкая кисея на окне. На маленьком узком столике стояла фотография, и, хотя я никогда не видел человека, который был на ней изображен, я его тотчас узнал.
И моя догадка была абсолютно правильной.
— Есть имя Зоя в церкви? — спросил я.
— Есть, конечно, — удивленно ответил Фома. — Зоя Вифлеемская, Зоя Римская… Откуда ты знаешь?
— Та самая Зоя, в которую был влюблен Серафим. Это именно ей писала Красовская свои письма. Зоя, Заюшка. — Я протянул руку, взял фотографию со столика и прочитал надпись. — Зоя. Фамилию не разобрать. Тысяча девятьсот восемьдесят третий год, ей больше шестидесяти. И еще — «Любимой Танечке от мамы». Таня — ее дочь. Сейчас ей тоже уже много лет… Она родилась до войны. Наверное, в этом доме жил кто-то из родни мужа Зои. Может, какая тетка? Вышла замуж и уехала из Дьяконовки…
— Может быть, — тихо согласился со мной Фома. — Поставь. Я запишу в помянник Зою.
Он просительно посмотрел на меня, достал из кармана спички, зажег огарок старой свечи перед фотографией. Я догадался, что он хочет сделать, вышел, не стал ему мешать, и прикрыл дверь.
В комнате я сел на диван и задумался.
Была ли Зоя партизанской связной? С маленьким ребенком, с цыганской кровью, если бы кто-то донес, ее бы немедленно повесили. Но скорее всего — да, была, и определенно была связана с Ермолиной. Та верила ей настолько, что писала в письмах все как есть, не уточняя, а это значило, что Зоя и так была в курсе. И вместе с тем Ермолина не просила помочь ей, выступить в ее защиту. Не хотела или просто понимала, что Зое тоже никто не поверит? Потому что кто-то выходил на связь с партизанами из самой комендатуры, и это была не Зоя, иначе баба Лиза сказала бы прямо. Серафим? Был с самого начала с партизанами или просто его вынудили? Это тоже был вариант, и в пользу этой версии говорило то, что его убили. Раскрыли?