Ничего.
Дотянувшись до телефона, я набрала сообщение нашей подруге Оливии, которая на каникулы отправилась с родителями в Швейцарию. Она звала и меня с собой, но я отказалась только ради того, чтобы быть дома, когда Джеймс вернется. Ну я и дура! Джеймс, где бы он ни был, явно не изнывал от желания вновь увидеться со мной и не прокручивал снова и снова в голове тот случившийся три недели назад момент, когда его губы помедлили в дюйме от моих, прежде чем отстраниться. Я популярна, довольна разумна и очень независима. И вовсе не должна, словно маленькая жалкая девочка, быть одержима парнем вроде него.
Тамсин и София всё ещё были у меня, когда мама, вернувшись с совещания, на котором планировали бенефис симфонического оркестра, хлопнула входной дверью. Звук разнесся по лестнице, и внезапно воздух уплотнился, в нем повисло напряжение, словно вместе с собой мама принесла грозу. Подружки быстренько собрались выметаться, а я пожалела о том, что не могла смыться с ними.
– Напишешь мне позже, ладно? – спросила Там, стоя у двери. – Хочу быть в курсе дела.
– Я скажу тебе первой.
София поцеловала меня в щеку.
– Иди и добудь его себе, тигрица!
– Боже, ты такая дурочка! – сказала я, хотя у меня сжалось сердце. Я вытолкала Софию за дверь и помахала им на прощанье, пока они усаживались в кабриолет Там. Ей не полагалось водить машину без сопровождения взрослого – мы еще не могли получить права из-за возраста, – но когда её родителей не было дома, Тамсин тайком брала машину из гаража. Осторожно закрыв дверь и стараясь не шуметь, я устремилась вверх по лестнице.
– Марина! – окликнула меня мама из своей студии в глубине дома.
Застонав, я остановилась на четвертой ступеньке. Почти успела!
– Что?
– Не кричи через весь дом, иди сюда!
Я мученически закатила глаза и, с трудом удержавшись, не ответила, что вообще-то это она начала кричать. Я затопала назад в студию, где мама рисовала картины, которые никто не хотел покупать и которые в конце концов неизбежно останутся висеть в одной из наших гостевых комнат. Думаю, что когда-то она в самом деле мечтала стать великим художником, но максимум, чего она достигла в этом направлении, – организация всяких благотворительных мероприятий по сбору средств для Национальной галереи.
– Ну что еще такое? – спросила я.
– Это что еще за тон? – сказала она, смешивая на палитре несколько разных оттенков красного. – Ты сегодня говорила с отцом?
Можно было бы предположить, что в наше время электронных писем и сотовых телефонов у них не будет нужды использовать меня как посредника в общении, но нет! В последнее время казалось, что они разговаривают со мной лишь затем, чтобы что-то передать друг другу.
– Нет.
– Ты не могла бы позвонить ему и спросить, собирается ли он быть дома на ужин?
– Почему бы тебе самой не позвонить?
Мать пристально посмотрела на меня поверх холста.
– Марина, я работаю.
Можно подумать, эти картины так важны для неё! Мать тратит кучу времени, планируя мероприятия для какого-нибудь музея или больницы или осветляя волосы в салоне красоты, но стоит ей оказаться дома, и она в ту же секунду запирается в своей студии.
Я думаю, что она просто терпеть не может находиться со мной рядом.
– Ладно. – Я развернулась, чтобы уйти.
– Не пиши ему СМС! – крикнула она вслед. – Ты ведь знаешь, что он никогда не отвечает!
Поднимаясь обратно в комнату, я набрала папин рабочий номер. У него всегда уходит вечность, чтобы ответить, так что, включив на телефоне громкую связь, я положила его на комод и стала переодеваться в пижаму. Мама ненавидит, когда я выхожу на ужин в пижаме. Эту пижаму мне подарила Лус, и едва я выскользнула из удушающе узких джинсов, на покупке которых настояла Тамсин, и перебралась в дешевый мягкий флис, как все мое тело сразу словно вздохнуло с облегчением. На долю секунды я вспомнила, какое выражение лица было у Лус, когда я сорвалась на неё, и ощутила укор совести. Несмотря на её сомнительный вкус в выборе пижам, я действительно любила эту женщину. Она была одной их тех немногих, кто ни капли не скрывал, что я ей небезразлична, хоть это и означало, что она то и дело ставит меня в неловкое положение своей заботой.
Наконец где-то после четырнадцатого гудка отец снял трубку.
– Что такое, милая?
– Мама хочет знать, ждать ли тебя к ужину.
– Боюсь, что вряд ли. – Мне было слышно, как он что-то печатает. – Сегодня лира покатилась прямо в ад. Италия очень нуждается в помощи. Зато Германию не задело. Слава богу, что евро так и не ввели, а то сейчас весь континент пострадал бы. – На самом деле он уже говорил не со мной, и хорошо, потому что на самом деле я его уже не слушала.