Но, замахнувшись, остановила руку. Дыши. Думай!
Ручка у ложки слишком толстая для паза, а основание слишком широкое, но… я потрогала грубый бетонный пол камеры. Пол ожег мою ладонь холодом. Да, это может сработать.
Когда Кесслер вернулся за посудой, я поджидала его. Желудок был пуст и болел, но я не прикоснулась к еде. Мне нужен был полный поднос с нетронутой размазней. Кесслер раздвинул створки и, как только щель оказалась достаточно большой, я швырнула в нее поднос.
– Это отвратительно! – выкрикнула я. – Мы не животные!
Кесслер увернулся, и поднос с треском врезался в стену у него за спиной. Он вздрогнул и выругался – коричневые и зеленые брызги заляпали ему лицо и форму. Где-то с полсекунды мне удавалось сдерживать злорадную улыбку, а потом Кесслер с силой ударил меня по лицу. Я рухнула на пол, глаза защипало от слез.
– Сука ненормальная! – рявкнул Кесслер и захлопнул дверь.
Оставалось надеяться, что, разозлившись на меня, он не заметит отсутствия ложки.
Я постаралась выждать время, на всякий случай. Час или, может, два. А потом достала ложку из-под своего тонкого поролонового матраса. Я отломала ручку – получился острый край – и повертела его в пальцах, примеряясь к пазу в шурупе.
Я подвинулась к стене и наклонилась к вентиляционному отверстию.
– Эй, ты тут?
Послышался мучительный скрип ржавых пружин – это Финн скатился со своей койки.
– Как раз собрался уходить. Тебе повезло, что ты меня застала.
Я прижала пальцы к холодной решетке вентиляции. Иногда трудно бывает поверить, что нас разделяет всего лишь фут бетона. Кажется, что Финн так далеко от меня!
Интересно, он тоже прикасается к стене со своей стороны и думает обо мне?
– Можешь спеть? – попросила я.
– Спеть?
– Пожалуйста!
– Ну ладно. – Финн удивился, но спорить не стал. Он никогда не говорит «нет». – Что-то конкретное?
– На твое усмотрение.
Он затянул что-то похожее на церковные песнопения. Псалом, наверное. Я их впервые услышала, только когда уже все началось – когда мы пустились в бега, а наша старая жизнь осталась позади, как выхлопные газы, что тянулись за грузовиком, тайком вывозящим нас из города, – а Финн каждую неделю ходил с матерью в церковь. Ему это даже нравилось. Когда-то это меня поразило, хотя я уже не помню почему. Возможно, потому, что религия никогда не была частью моей жизни, или потому, что молитвы, проповеди и церковные обеды никак не вязались в моем сознании с тем Финном, которого я знала.
С Финном, которого, как я думала, знаю.
У него хороший голос – сильный тенор, напоминающий прикосновение прохладной хлопковой ткани к коже. А по виду и не скажешь. Ну, или не знаю, может, скажешь. Я уже несколько месяцев в глаза не видела Финна. Может, он выглядит совсем не так, как мне помнится.
Когда голос Финна, отразившись от стен из шлакоблоков, заполнил каждую щелочку и трещинку, я прижала острый край сломанной ложки к бетону. Я водила ею туда-сюда по шероховатой поверхности, медленно подтачивая пластик. Потом мои движения ускорились; шкрябанье ложки об пол сливалось с голосом Финна.
Несмотря на холод, стоявший в камере, от напряжения у меня на лбу выступил пот. Я остановилась и снова приложила ложку к шурупу. Все еще недостаточно тонко, но уже получше. Я снова принялась точить. Я так сжимала эту ложку, что у меня заболела рука. Это сработает. Я уверена.
Финн перестал петь, но я, увлеченная делом, едва заметила это.
– Эй, а что это ты там делаешь?
– Это сработает, – прошептала я себе.
– Что-что?
Я снова проверила ложку, и на этот раз подшлифованный край в точности совпал с пазом. Я сжала ее в кулаке, чувствуя, как во мне закипает кровь. Унылый голосок у меня в голове поинтересовался, чего я так прицепилась к этому дурацкому водостоку, но я еле расслышала его сквозь шум крови в висках – она стучала, словно барабанщик, ведущий солдат в бой. Я начала поворачивать ложку, но шуруп не шелохнулся. Годы грязи, ржавчины и еще бог знает чего намертво закрепили его. Я налегла сильнее, пытаясь заставить его сдвинуться с места; в конце концов пластик затрещал, угрожая лопнуть.
– Ну давай же, черт тебя побери!
Я ухватила ложку у самого основания, как можно ближе к шурупу, и повернула. Шуруп взвизгнул и поддался. Я рассмеялась; легкое дуновение воздуха у меня на губах показалось незнакомым, но чудесным. Победив один шуруп, я накинулась на второй, на третий… когда ложка оказывалась недостаточно быстрой, я царапала шурупы ногтями, пока не изранила пальцы в кровь. И в конце концов, когда решетку удерживали лишь несколько оборотов последнего шурупа, я ее выдернула.