Она забывала поесть, почти не спала и к концу второй недели истощилась физически и морально. В голову стали приходить неприятные мысли. Вспомнились его загадочно-красивые слова: «Я хочу пить тебя медленно, смакуя каждый глоток». А что, если он пил-пил и выпил? Допил и выбросил. Нет, выбросил — это не про него. Аккуратненько отставил в сторону и пошел по своим делам. Нет, не может быть. Чересчур цинично. И сложно. Зачем ему надо было так с ней возиться, дарить подарки? Просто чтобы затащить в постель? Подарки. Пальто, обувь и сумку Валера купил, чтобы не стыдно было рядом ходить. А все остальное он приобрел для себя, неужели не понятно? Нарядил, как куклу, накрасил, зажег свечки, включил музыку и попользовался со вкусом, толком, расстановкой. Попользовался и оставил реквизит актрисе на память. Санька в ярости сгребла все индийские побрякушки, похватала из шкафа тряпки, и, смяв комком, выбросила в мусор. Села на пол, обхватила голову руками и тихонько, жалобно завыла. А вдруг с ним что-то случилось? Вдруг ему больно, он ее зовет, ждет? Давясь рыданиями, Санька вытащила обратно из ведра все свои подарки и бережно разложила обратно по местам. Может, позвонить в милицию? Нет-нет, уже глупости в голове завелись.
Голова совсем распухла, ничего не соображает. Еще мать в душу лезет. Опомнилась, дошло до нее, что у дочери мужчина появился, и давай утюжить: когда ты уже переедешь к нему, когда поженитесь? Ключевой вопрос, конечно, когда переедешь. У мамы тоже мужчина, им надо где-то встречаться. Мужчина-то без жилплощади. Да ведь и мама уже не юная супермодель, прямо скажем. А пожить в свое удовольствие хочется. Санька все это прекрасно понимала, но еще примерно месяц жила ожиданием. В свободные дни обегала привычный уже маршрут их с Валерой прогулок и бассейн. Покупала газеты (кстати, эта привычка так с ней и осталась), звонила в морги и больницы. Решилась-таки позвонить в милицию, узнала, не заявляли ли о пропаже такого-то и такого-то. Получив отрицательный ответ, повесила трубку, когда пошли расспросы. В рабочие дни сидела в палатке допоздна, вглядывалась в темное оконце. Напросилась с Машкой несколько раз по ночным дискотекам. На материнские расспросы отвечала уклончиво, замкнулась в себе. Но прошло время, и Санька поняла, что все, можно больше не ждать. По той или иной причине, но Валера больше не появится. Первый раз в жизни мелькнула предательская мыслишка: ничего не получается в жизни, все как-то криво. Может, того?… Но мыслишка была несерьезная, а вот мама уже на полном серьезе дулась на дочку за то, что та не спешит устраивать свою и, соответственно, ее, мамину, личную жизнь.
После одного непростого домашнего разговора Санька сидела на работе и меланхолично чертила домики на краю газеты (рисовать ей не хотелось с того памятного вечера, когда она придумала монаха-воина). Тусклое небо в окошке заслонила чья-то лопоухая голова.
— Привет, Саша. Как твое ничего?
А, этот… Как его? Дима. Давненько не было. Со времен первого наплыва мужского внимания, когда она только начала работать в автовокзальной палатке, пожалуй, он один и остался: иногда заходит что-нибудь купить и поболтать. Все время приглашает погулять, каждый раз получает насмешливый отказ, но ничего — не унывает. Навещает примерно раз в месяц. Последний раз заходил в самом начале Санькиного знакомства с Валерой, она его довольно резко тогда отшила. Думала, больше не придет. Явился, голубчик. Голос деланно удалой, искусственные нагловатые нотки, а смотрит глазами побитой собачонки, просительно и выжидающе. Господи, надо же иметь такие уши. Аж светятся.
— Слышь, Димон, — развязно сказала Санька, — а деньги у тебя есть?