— Если природой заложено рожать именно таким образом, значит, это самое правильное, — кричала Машка. — Если больно, значит, надо терпеть! Все терпят — и ничего. От боли не умирают. Не думай о себе, думай о ребенке!
— От родов умирают, — ныла Санька.
— Ага, в позапрошлом веке, может, и умирали.
— Я боюсь даже кровь из пальца сдавать.
— Хватит из себя цацу строить, — отрезала Машка, — я тебя знаю с первого класса, и ты никогда не была трусихой.
Этот аргумент, как ни странно, подействовал. Действительно, когда-то она была сильной, выносливой и бесстрашной. Что случилось, почему она превратилась в размазню? Ходить пешком разучилась — все Димон возит, стала бояться крови, дурных примет. Санька взяла себя в руки и родила. Рожала долго, мучительно, но ни разу не крикнула, а только, сцепив зубы, дышала и дышала. Без единой мысли, только с тупым упорством не сбиться с ритма. Ей казалось, что это никогда не кончится, что вся жизнь — это сплошные выворачивающие наизнанку спазмы. Но это кончилось и пришли другие чувства: любовь, нежность, тревога. После всего Санька небрежно отмахивалась: «Не так страшен черт, как его малюют», и со временем ей самой стало казаться, что это вполне терпимо и ничего не стоит перенести снова. Она даже как-то в компании Димона, Машки и ее мужа ляпнула:
— Один ребенок — это, конечно, мало. Надо хотя бы двоих.
Машка с мужем зааплодировали и опорожнили свои пивные кружки, а Димон возбужденно вытащил из кармана блокнот и торжественно провозгласил:
— Я записываю! Потом не отвертишься.
Но Санька, конечно, отвертелась, во всяком случае, на ближайшие несколько лет. Она видела, как тяжело Машке, родившей детей одного за другим. И вообще, условия у них были разные. У Машки хоть квартира своя есть, а они с Димоном так до сих пор и ютятся в крохотной комнатушке свекорского дома, только теперь уже втроем. Димке таки «дали кэпа», то есть присвоили капитанское звание, когда он учился на четвертом курсе своего эмвэдэшного института, но богаче они от этого не стали, и до своего жилья им было как до луны. Маленькая Варька тоже не давала расслабиться и требовала к себе больше внимания, чем ожидалось. Как всякие неопытные родители, Санька и Димон старались добросовестно выполнять все требования и предписания врачей. В итоге просто замотались, регулярно делая ребенку УЗИ мозга, тазобедренных суставов, сердца, стоя на учете и у невролога, и у хирурга, и у ортопеда. От массы зачастую противоречивых рекомендаций кружилась голова. Да еще Варвара оказалась лентяйка из лентяек, предпочитавшая орать круглые сутки, нежели рассасывать тугие Санькины соски. В результате плохо прибавила в весе, пришлось ввести докорм. Попробовав бутылку, маленькая упрямица стала отвергать мамину грудь, отчего молоко стало убывать, а Санька — погружаться в уныние. Месяцев до пяти ей удавалось всеми правдами и неправдами впихнуть в дочку хоть какие-то порции грудного молока: ночью девчонка спросонья еще брала грудь, а днем Санька до синяков сцеживалась. Потом молоко пропало окончательно, и Санька впала в депрессию — ей так хотелось быть образцовой матерью и кормить ребенка до двух лет, а идеала не получалось. Но прошел месяц, и героическая борьба за молоко стала забываться, на смену пришла новая проблема: зубы у Варятки лезли чрезвычайно болезненно и с высоченной температурой. Еще на полгода Санька с Димоном забыли про сон. Но и к этому состоянию они привыкли со временем, зато с чем можно сравнить счастье, когда ребенок говорит «мама», «папа», «дай», делает первые шаги и залепляет родителям первые звонкие пощечины и слюнявые поцелуи?
Когда Варваре сровнялся годик, Санька приняла непростое решение о выходе на работу. Ее зарплата была в три раза больше, чем у Димона, а «детские» пятьсот рублей были и здесь, и там одинаковы. Димон уходил в экзотический для мужика и капитана милиции отпуск по уходу за ребенком, но дома сидеть не собирался, намереваясь немножко подзаработать перегонкой машин в Москву на пару со своим старинным другом Толяном. С Варюшкой оставались сидеть не чаявшие в ней души баба Катя и деда Митрич. В последнее время, особенно после рождения внучки, отношения в семье потеплели. С Катериной Васильевной Санька почти дружила, с Митричем была осмотрительна, но в целом дружелюбна. Перестав зацикливаться на себе, она попыталась взглянуть на все их глазами, и это помогло найти понимание. Действительно, иногда она раньше перегибала палку, иногда была откровенно не права. И Митрич — не злодей какой-нибудь, а старый, усталый дядька, которого всю жизнь уважали за твердость и честность, а с уходом на пенсию стали ноги об него вытирать. Свекровь — не хитрая, двуличная стервоза, а жизнь пожившая мудрая женщина, которая иногда просто не в меру осторожничает. Мама Люба — не эгоистичная, сластолюбивая кошка, а самая обыкновенная, можно сказать, классическая дама с несложившейся личной жизнью, каких тысячи. Она столько обжигалась на мужчинах, что плюнула на это дело и полностью переключилась на работу и любимую внучку, которой посвящала свои выходные. Папа Витя, несмотря на насыщенность своей личной жизни, оставался внимательным отцом и нежным дедом. С ним и знойной Светланой они и вовсе дружили семьями, Санькина маленькая сестра была всего на пять месяцев старше ее дочки.