Однако настроение портили известия из-за границы — одно за другим приходили сообщения о кончине европейских монархов. Умер Фридрих II, король прусский, который, хотя она его и не любила, называла «Иродом», был все же помазанником Божьим. За ним настал черед австрийского императора Иосифа II, давнего ее приятеля. Не стало ее друга князя Потемкина, любезного сердцу Гриши. Печальные известия нахлынули одно за другим из Стокгольма и Парижа. На маскараде в опере злодей Анкарстрем из личной мести застрелил шведского короля Густава III. Хотя отношения Екатерины с королем были непростыми, но он все же оставался ее другом. И уж совсем невероятной стала весть о злодейской казни несчастного Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты.
Неудивительно, что мысли о смерти все большее тревожили ее.
Удручало ее и положение в империи. Как писал историк, «политика Екатерины довела все пружины правительственной машины до такого напряжения, которое далеко превышает силу их сопротивления; во всех областях средства не могут удовлетворить предъявляемых к ним требований, и Россия не может выдержать той роли, которую ей навязали». Впрочем, Екатерина гнала мрачные мысли, как не желала слышать и неприятные ей известия. И легкие грозы на небосклоне своей судьбы приписывала скорее обману зрения, нежели изменившей ей удаче. Это возраст, считала она, заставляет видеть вещи в черном свете. И предпочитала быть беззаботной и веселой. Тем более не желала быть больной и выдумывала разные развлечения. Много времени проводила с внуками. Была озабочена устройством их судьбы.
Старший, великий князь Александр, был пристроен — четвертый год как женат на Луизе Баденской, переменившей веру и ставшей в России великой княгиней Елизаветой Алексеевной. Про эту пару сама Екатерина скажет, что она прекрасна, как ясный день, а про супругу великого князя — что в ней пропасть очарования и ума и что это сама Психея, соединившаяся с любовью.
Другой внук, Константин, только что, в феврале 1796 года, вступил в брак с пятнадцатилетней принцессой Юлией из Саксен-Кобургской династии. Спустя четыре месяца великая княгиня Мария Федоровна, жена Павла, сына Екатерины, разрешилась от бремени мальчиком. Третьего ее внука нарекли Николаем. О своей новой семейной радости она написала во Францию Гримму:
«В жизнь свою в первый раз вижу такого рыцаря… Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом». Ее умиляет аппетит внука, то, как он держит прямо головку и «поворачивает не хуже моего».
После крещения цесаревича родители тотчас уехали в Павловск. А новорожденный остался на попечении у бабушки, которая каждодневно навещала его. Заботила ее и судьба пятерых внучек, из которых младшей исполнился только год, а старшей пора было замуж. «Женихов им придется поискать днем с фонарем, — пишет Екатерина. — Безобразных мы исключим, дураков тоже; бедность же не порок. Но внутреннее содержание должно соответствовать очень красивой наружности. Если попадет такой товар на рынке, тогда и дело сладится». И товар такой нашелся.
Летом того же 1796 года императрица Екатерина ранее обычного возвращалась из Царского Села в Петербург. Причина была в том, что сюда прибыл молодой шведский король Густав IV под именем графа Гаги. Его сопровождал дядя — регент, герцог Карл Зюдерманландский, под именем графа Вазы. Этому визиту предшествовали почти трехлетние переговоры по поводу брака короля с великой княгиней Александрой, старшей внучкой Екатерины II. Воспитание внучки с детства проходило под надзором бабки. И она с гордостью писала о ней, что Александра говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, понимает все очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость. К тому же была миловидной, хотя и выглядела чуть старше своих лет. Когда начались переговоры о замужестве, ее начали учить шведскому языку. Екатерина придавала большое значение этому браку и приложила немало сил для его успешного осуществления.
В середине августа Густав IV прибыл в Петербург, чтобы просить руки великой княжны. Официально же причина их приезда, как было объявлено, состояла в том, что Швеция должна была присоединиться к коалиции, образовавшейся против республиканской Франции. Но в первую очередь, повторяю, приезд был продиктован иными обстоятельствами. Екатерина давно уже вынашивала проект брака между шведским наследным принцем и ее внучкой, старшей дочерью Павла. Княжне сызмальства внушали мысль о браке со шведским наследником. Ей было десять лет, когда однажды она сидела на коленях бабушки и они обе рассматривали альбом с портретами особ королевских родов. Бабушка предложила внучке выбрать принца, за которого она хотела бы выйти замуж. Девочка, не колеблясь, указала пальцем на Густава. И вот настал момент осуществления мечты ребенка. Теперь ей четырнадцать лет, а ему семнадцать. Однако неожиданно возникли затруднения. Дядя-регент, игравший в судьбе Густава немалую роль, почему-то вдруг решил, что русская императрица содействовала заговору Анкарстрема и чуть ли не организовала его. У убийцы, как выяснилось, были сообщники, хотя граф их и не назвал. Поэтому установить что-либо в точности и подозревать кого-либо конкретно в организации покушения было невозможно. Родственники убийцы вообще утверждали, что не Анкарстрем выстрелил в короля, а один из заговорщиков, выхвативший у него из рук пистолет и нажавший на курок. Как бы то ни было, регент стал готовить Густава к браку с дочерью герцога Мекленбург-Шверинского. Дело дошло даже до помолвки. Но Екатерина не думала так просто уступать. В интригу были вовлечены многие политики обеих стран — России и Швеции, в частности А. И. Морков, еще недавно бывший послом в Стокгольме и вообще мастер, по словам Карамзина, «в хитростях дипломатической науки». Дошло даже до военной угрозы — Екатерина готова была силой оружия заставить признать помолвку. И ей это удалось. Одним словом, русская императрица приложила немало сил, ловкости и настойчивости, чтобы сделать по-своему. И успокоилась лишь тогда, когда Густав прибыл в Петербург.