— Вы заняты сегодня?
— В общем-то, нет. Учебный год еще не начался. Я живу с мамой, мужа и детей у меня пока нет.
— Я могу зайти к вам сегодня вечером? Я постараюсь объяснить вашей маме, что не собираюсь вас скомпрометировать. Хотя, писать бы я вас хотел в лесу среди берез. Это не страшно?
— Нет.
Она сказала это с заминкой. Господи, да он из-за своей прихоти жизнь девушке может сломать! Да кто на ней женится после того, как она каждый день будет уходить в лес с художником и оставаться там допоздна? Это же провинция! Сплетни разлетаются, как семена одуванчика, и, прорастая, заполняют все вокруг. Но ему так необходим этот цвет, необходима ее молодая алая кровь! Это теперь его жизнь, и если она, Вероника, с такой готовностью жертвует собой, надо брать и надо спешить. Вдохновение, как парус, все время ждет попутного ветра. Можно плыть на лодке и в полный штиль, но это не плавание, а сплошная мука.
— Так я зайду вечером?
— Конечно.
…Она, действительно, живет вдвоем с мамой. Маленький домик на северной окраине городка, чистенько, уютно, на окнах вышитые занавесочки, на столе все те же жареные грибы да румяные яблоки в огромном блюде.
— Чем богаты.
— Не беспокойтесь, Бога ради! Я всего на пару минут.
Вероника в ситцевом халатике, очень стесняется, теребит тонкими пальчиками поясок. У нее светлые волосы, недлинная, но толстая коса перекинута через плечо. А в глазах не только океан, и не бездонное голубое небо, а жизнь, новая, полная радости жизнь.
— …двадцать два года, только-только институт закончила. Теперь и о свадьбе можно подумать, — но он почти не слышит, что говорит ее мать.
— Простите?
— Жених-то уже два года, как из армии пришел. Поначалу Вероника его дожидалась, а теперь он ее ждет.
— Ах, жених! И когда свадьба?
— Да уж почти сговорились.
— Мама!
— А что тут такого? Дело не стыдное — замуж выйти. Поживете пока здесь, а там, глядишь, государство квартиру даст. Парень-то на заводе работает. Честный, хороший, с руками, с головой…
— Мама!
— А образование — дело наживное. На заочное поступит. И будет в скором времени, Верочка, у тебя муж-инженер.
— Мама!
— Да что ты все заладила, «мама» да «мама»? Я говорю, что жизнь свою устраивать надо. А вы, товарищ художник, женаты, небось?
— Да, я женат.
— А дети есть?
— Даже внуки.
— Так вы, выходит, старше меня!
— Мама!
— Да, мне пятьдесят.
— Пятьдесят! А я Верочку в двадцать три родила.
— А почему вы ее Верочкой зовете?
— Да это все ухажер мой придумал: назови, мол, Вероникой. Имя-то красивое дал, да и скрылся. Одна я Верочку растила, потому и судьбы своей для нее не хочу.
— Мама!
…Все-таки договорился Листов на завтрашний день. Домой возвратился поздно вечером, усталый и словно пьяный. Уйдя от них, все бродил и бродил по городу. Никак не мог успокоиться, представляя себе, как завтра придет в лес, достанет кисти, краски, и первый трепетный мазок ляжет на полотно. Господи, как хорошо!
Неожиданно раздался острожный стук в окно.
— Кто там?
— Эдуард Олегович, вы дома?
— Аля? Вы?
— Где ж вы были весь вечер? Я стучала, стучала.
После нескольких минут мучительного раздумья он открыл дверь.
— Заходите…
— Ой!
— Что случилось?
— У вас лицо какое-то странное. Будто светится.
— Да? Знаете, Аля, я счастлив сегодня. Удивительно счастлив.
— Полюбили кого?
— Да, полюбил. Эх, Аля, Алечка!
От избытка чувств он схватил ее, сжал в руках горячее, крепкое тело, и — вот они, губы. Сладкие, пьяные, как переспелая вишня. Вдруг все закружилось, завертелось. Вероника — счастье, любить ее — счастье. Но куда девать сейчас неизвестно из какого источника взявшуюся силу, которая жжет изнутри словно огнем? И все, что было у него раньше с женщинами, показалось вдруг скучным, серым и неинтересным. Не было вдохновения, не было и любви. Словно повинность отбывал, что на одном супружеском ложе, что на другом. Оттого и картины получались пошлыми, серыми, скучными.
— Эх, Алечка, Аля!
— Эдуард…
Он чувствовал, что завтра создаст что-то особенное, чего еще никогда ему не удавалось. Чувствовал, что ничего плохого он не совершает, никого не предает. Наоборот, тяжелый дурной сон, в котором пребывал до вчерашнего дня, вдруг прервался внезапно, и все, что происходит, предопределено свыше, а значит, не может быть ни предательством, ни преступлением, ни воровством. Значит, так надо. Надо любить одну женщину, сохраняя ее чистой, светлой, а весь избыток чувств, передать другой.
На следующий день утром