- Теперь Слобода письма начнет получать от девчат. Со всего Советского Союза! Получаешь уже? Признавайся.
- Письма?.. - переспросил Слободкин и посмотрел в глаза приятеля.
Зимовец понял, что брякнул явно не к месту. Ничего не подозревавший Каганов рассмеялся:
- Какая-нибудь энтузиастка уже ходит сейчас вокруг завода. Берегись, солдат, опомниться не успеешь, в женихи попадешь.
Зимовец, видя, что Слободкин помрачнел, перевел разговор на другую тему:
- Савватеев справлялся о тебе несколько раз. Ты ему кружок парашютный обещал организовать?
- Обещал.
- Желающих, говорит, накопилось много. И ребята и девчата записываются. И комсомольцы и беспартийные...
- Я свои обещания привык выполнять, - хмуро сказал Слободкин.
- А ты не злись. Все, что было в моих силах, я сделал. Весь обком на ноги поставил. Весь сектор учета. Ищут.
- Так как же все-таки? Обком? Или сектор?
- Я сказал уже тебе: злиться не на кого. - В кружок-то хоть записался, по крайней мере?
- Запишусь.
- Вы о чем, братцы? - спросил ничего не понявший Каганов.
- Кружок парашютистов будет у нас на заводе. Слободкин - руководителем.
- А... Ну что ж, неплохо, отлично даже...
- Товарищ мастер! Вас главный диспетчер вызывает, - крикнула какая-то девушка, выбежавшая им навстречу из-за штабелей ящиков. Каганов устало вздохнул.
- Никогда не дадут поговорить спокойно. Так вот, Слободкин, кружок-дело все же десятое. Во-первых, станок, во-вторых, станок и в-третьих, тоже он. Это я совершенно серьезно.
Откровенно говоря, Слободкину показались обидными эти слова.
- Неплохой человек Каганов, да узковато смотрит на некоторые вещи, проворчал Сергей, когда мастер ушел.
- У каждого своя забота. Первое место, которое завоевал цех, у него вот тут сидит, - Зимовец похлопал себя по загривку. - Его художник в рыцарских латах изобразил, а рыцаря этого на каждой летучке знаешь как драют? Из-под доспехов тех только перья летят! Ощиплют как куренка, снова латы напялят и до следую
щей летучки-вздрючки. Так что ему парашютом голову не забивай пока.
-А тебе?
- Запишусь, запишусь, сказал ведь. Не знаю только, сам-то найдешь ли время для занятий? Спины разогнуть не дадут, учти. Вот, полюбуйся на своего красавца!
Они подошли к закоулку цеха, в котором посредине черной лужи стоял станок Слободкина. Многие его части были снова густо покрыты ржавчиной. Ключ торчал прямо в патроне. Дверца тумбочки висела на одной петле. Слободкин выругался.
- Я же сказал тебе, работенки хоть отбавляй, - Зимовец нарисовал пальцем на ржавчине какую-то замысловатую фигуру.
- Разве о работенке речь? Станок до чего довели!
- Кругом протекает. Крыша продырявлена, - как бы оправдываясь за кого-то, сказал Зимовец. - Решето, а не железо. Ты же сам знаешь, почти каждую ночь были бомбежки. И так подряд много месяцев. Спасибо, до конца не спалил. И еще хорошо, что теперь чуть потише стало.
Слободкин слушал Зимовца и словно не слышал. Он туго провел намасленной тряпкой по самому ржавому месту суппорта - металл посветлел, в нем отразились голубые квадраты неба.
- Ну, ладно, я потопал, - сказал Зимовец, - в обед увидимся. Кстати, столовка теперь не то, что тогда. Справляется. Город дровец подкинул.
Не успел Слободкин привести в порядок станок, со всех концов цеха потянулись к нему бригадиры с нарядами. На углу каждой бумаги размашистым почерком Баденкова было начертано - срочно...
Слободкин вбил в крышку тумбочки дюймовый гвоздь и на него стал накалывать бланки нарядов, чтобы не сбиться, не напутать чего-нибудь.
Стопка бумаг росла и росла, работа, наоборот, едва двигалась. Резцы то тупились, то вовсе ломались, то никак не хотели закрепляться в нужном положении. Руки за время болезни совсем отвыкли от работы, не желали слушаться, дрожали. Слободкин понял, что с треском проваливается, не справляется с возросшим темпом работы цеха. Шел час за часом, голубые квадраты неба на суппорте давно стали серыми, едва различимыми, а Зимовец все не появлялся. Бригадиры же народ замотанный, с ними не поговоришь, не посоветуешься. Слободкин, привет!, Давай, давай, Слободкин! - и дальше всяк по своим делам. Каганов тоже как ушел, так больше и не вернулся. Только сквозь шум мотора из глубины цеха иногда доносился до Слободкина пронзительный девичий голос:
- Каганов, к начальнику! Каганова к директору! Срочно в партком Каганова!..
Кажется, никогда в жизни не ждал Слободкин обеда с таким нетерпением, как сегодня. Есть ему вовсе не хотелось, хотя за полдня во рту еще крошки не было. Просто надо было отдышаться, прийти в себя, потом попробовать как-то по-иному организовать свой труд. Даже в десанте, во время изнурительных маршей -бросков не мечтал он об отдыхе так, как сегодня. Там иной раз в болота падал от усталости. На замшелую кочку, как на подушку, головой. Тут посреди нефтяной лужи готов был растянуться и не двигаться. Там командир, бывало, только глазом поведет, силы сами откуда-то являются. Здесь командира рядом не было. Цеховому начальству не до него, а Зимовец пропал без следа - несознательный элемент. Да и что он смыслит, Зимовец, в токарном деле? И Каганов вместе с ним. Посочувствовать только могут, в положение войти. Больше всего на свете он не любил, когда его жалели. Из-за этой жалости он с Кузей один раз чуть не поссорился, с первейшим другом своим по роте. Это случилось, когда никак не мог заставить себя перебороть страх перед первым прыжком, а Кузя полез со своими утешениями. Со всей ротой едва не переругался, когда она, рота, за Кузей вслед поглядела на него слишком сочувственно. Никто не знал тогда, какая злость закипала в сердце Слободкина. В первую очередь на самого себя, разумеется. Какой же он ничтожный, какой прижатый к земле, если любой может покровительственно похлопать его по загривку! И сказать еще при этом что-нибудь вроде - оно конечно...
Сейчас перед непослушным станком он стоял такой жалкий в своей беспомощности! Оставалось только благодарить судьбу, что нет пока свидетелей его позора. Он и благодарил. Земные поклоны отвешивал. Нагнется за вырвавшейся и укатившейся черт ее знает куда деталью, а сам шепчет: Слава тебе, Господи, ни одна живая душа, кажись, не видела. Нагнется за другой, опять про себя
бормочет: Подольше бы вас, чертиков, де было! Не показывайтесь еще хоть часок. Еще полчасика. Еще минутку...
Это так думал Слободкин, но когда за спиной его раздался голос Зимовца, рассердился совсем по-другому:
- Ну, где тебя носит нелегкая столько временим
- Неблагодарная душа. По твоим делам бегал во все концы, а ты...
- По каким еще?
- УДП оформлял. На, держи! - Зимовец сердито сунул в руку Слободкина пеструю бумажку.
- Что это?..
- УДП, говорю. Усиленное, дополнительное питание. Дали как бывшему фронтовику.
Слободкин повертел перед глазами непонятный листок.
- А у тебя есть это УДП?
- Было, когда чувствовал себя плохо.
- А кто знал про твое самочувствие? Ты, что, жаловался? К врачам ходил?
- Нет, не ходил. Просто подошел ко мне как-то парторг Строганов и говорит: Зимовец, на тебе лица нет.
- Ну, ладно, допустим. Дальше?
- Дальше спрашивает: Фронтовик? Фронтовик, говорю.
- Уже не сходится, - не без ехидства заметил Слободкин.
- Что не сходится?
- По фамилии знает, а что фронтовик, запамятовал? Да и форма на тебе, он же видит.
- Про фронт это он для других сказал. Он фронтовиков всегда в пример ставит.
- И что же, сам взял и выдал тебе УДП?
- Зачем сам? Он мне записку дал в завком, а там уж оформили по всем правилам.
- Но меня он вообще видел одна раз за все время, твой Строганов.
- Но знать о тебе знает. И не вздумай артачиться. . Это же смешно и глупо в конце концов!
Зимовец начал сердиться по-настоящему. Поймав его взгляд, Слободкин отступил:
- А!.. Пусть будет по-твоему. Только с условием.
- С каким еще условием?