Произношу быструю молитву, прежде чем повернуть ключ зажигания «краун виктории»1 (которая досталась мне за гроши, поскольку раньше была полицейской машиной), надеясь, что она заведется. Слава богу, немного пошумев, двигатель начинает работать, и я отправляюсь из центра Хартфорда в соседний городок Дирмонт, где я работаю. Паркуюсь у заднего входа в здание и засовываю карточку в дверной электронный замок. У меня полно времени, чтобы дойти до своего стола, включить компьютер и зафиксировать время прихода. Я пока еще ни разу не опаздывала. Не только потому, что ненавижу опаздывать, но и потому, что до ужаса боюсь свою начальницу.
Мое рабочее место – кабинетик, отгороженный стенами, не доходящими до потолка, – находится неподалеку от задней части здания, на «ферме», как ее все называют. Здороваюсь с немногочисленными сотрудниками, большинство из которых – мои сокурсники. Моя любимая коллега Амелия сегодня не работает. Облом. Почти во всех остальных кабинетах на стенах всего по паре фотографий, а вот у нее все стены увешаны собственными рисунками, позитивными записками и картинками с бабочками. Амелия – самый солнечный человек из всех, кого я знаю, иногда даже чересчур. Но когда она рядом, вещи не кажутся такими плохими.
Меня ждет пачка кредитных историй, которые надо отсканировать, поэтому начинаю с того, что вынимаю из них скрепки. Да, это так же скучно, как звучит, но я хотя бы могу слушать музыку. Надеваю наушники и приступаю к работе. Вот что мне приходится делать, чтобы попасть туда, куда хочется. Каждый должен с чего-то начать. Мне нужно платить по счетам, даже если это означает вынимание скрепок из двухсот страниц оценки стоимости имущества.
Три часа спустя я готова уехать домой и засесть за очередное домашнее задание. Пытаюсь нашарить в сумочке ключи и сжимаю что-то в руке. Это бумажный журавлик, сделанный из листка блокнота. Какого черта? Понятия не имею, откуда он взялся, но знаю, что утром его там не было. Мысленно возвращаюсь в кафе к тому парню с ноутбуком. Может, он его сюда бросил?
Довольно странный поступок, так что надеюсь, что это вышло случайно. Он азиат – возможно, так он просто прославляет свою культуру? Господи, это звучит по-расистски? Я не хотела.
Кручу журавлика в руке, пока иду к машине. Каблуки стучат по тротуару. Журавли должны приносить удачу или что-то вроде того, так что ставлю фигурку на приборную панель. Я не суеверна, но осторожность никогда не повредит. Не хочу рисковать, выбросив оберег.
– Я дома, – кричу я, открывая входную дверь в мою дерьмовую квартирку.
Скидываю туфли и облегченно вздыхаю. Нет ничего лучше, чем избавиться от каблуков в конце долгого дня. Разве что, кроме возможности снять бюстгальтер. Мужчинам этого никогда не понять.
– Как там на работе?
Моя соседка Хейзл топчется на нашей микроскопической кухне над кастрюлей с чем-то непонятным. Ничего хорошего это не сулит.
– Отлично. Что ты готовишь? – спрашиваю я, опустив сумку и пытаясь прошмыгнуть мимо на случай, если окажется, что это один из ее экспериментов.
– Расслабься, они из коробки. – Она показывает пустую упаковку из-под макарон с сыром. Но мне от этого не легче, потому что она уже не раз и не два портила подобную еду. – И я купила готовый салат, а еще там есть мороженое. Так что все зашибись. – Только теперь я выдыхаю. Хейзл вынимает ложку из кастрюли и дает мне попробовать. Фу!
– Клянусь, каждый раз, как я готовлю, ты ведешь себя так, будто я собираюсь тебя отравить.
Мы с Хейзл подружились два года назад, когда жили в соседних комнатах в общежитии. У нее были проблемы с ее соседкой, у меня – с моей, и все кончилось тем, что не прошло и полгода, как мы съехались. И с тех пор живем вместе. Мы были бедны как церковные мыши, но умудрились найти квартиру в Дирмонте, и она все еще не развалилась, хоть и держится на скотче и скрепках.
Хотя мы с соседкой и ладим, внешне между нами нет ничего общего. У Хейзл роскошная смуглая кожа, и она загорает, даже если просто постоит на солнце двадцать секунд. Ее темные волосы закручиваются идеальными кольцами. Мои же пытаются жить своей жизнью, и то кучерявятся, то нет.
Если к этому добавить фигуру, от которой у парней глаза вылезают из орбит, – особенно когда она танцует – то становится понятно, почему Хейзл привлекает внимание противоположного (а иногда и того же) пола гораздо больше, чем я.
– Ты на работу?
Пару месяцев назад Хейзл устроилась барменом в бар в нашем кампусе и работает там несколько ночей в неделю. Этот вариант покруче, чем некоторые другие, которые можно найти в колледже, но чаевые отстойные, так что пришлось пойти на компромисс. По крайней мере, если кто-то из посетителей начнет буянить, можно вызвать охрану кампуса, и она, как ни странно, появится.
– Да, через час. Напомни, почему я не продала органы по интернету, чтобы заплатить за учебу?
Хватаю вилку и начинаю незаметно таскать макароны и сыр из кастрюли. Умираю от голода, так что готова рискнуть.
– Потому что это незаконно?
– Точно. Поэтому. На юридическом факультете это могут не одобрить, да?
Я киваю. Хейзл тоже берет вилку и сует ее в кастрюлю. Мы часто так обедаем. Меньше тарелок мыть.
– Скорее всего.
Мы доедаем все, что было в кастрюле. Усевшись на диван и закопавшись в очередные задания из длинной череды никогда не заканчивающейся домашки, делим на двоих салат из пластикового контейнера.
– Это случится сегодня вечером, – провозглашает Хейзл, надевая облегающую блузку, которую всегда носит на работе.
Глубокое декольте ничего не скрывает, но так Хейзл получает больше чаевых. Я ее не виню: не мы такие – жизнь такая.
– Что случится?
Хотя мне уже известен ответ.
– Я собираюсь найти милого молодого человека, который покончит с твоей девственностью. – Хейзл направляет на меня вилку, и я отклоняюсь, чтобы она меня не пырнула.
Ну вот, опять. Напоминание о том, что я постоянный член клуба девственниц. Хотела бы я иметь для этого какую-нибудь особую причину – например, если бы хранила себя для Иисуса, или мои родители вбили бы в меня страх перед сексом, ну там, что у меня уши отвалятся и я наберу двадцать килограммов, если пересплю с мальчиком, – но ни одного подобного оправдания у меня нет.
Правда в том, что мужчины просто отвратительны. Я все еще до конца не уверена, что у них не водятся вши.
Я типа встречалась с парнями, но каждый раз, как я задумываюсь о поцелуях и ласках или приближаюсь к кому-нибудь из них, от парня странно пахнет, или у него волосы растут на костяшках пальцев, или он выдает громкую отрыжку, или совершает еще что-нибудь, от чего меня воротит.
Пару раз меня приглашали на свидания, но обычно мне приходилось ждать спасительного звонка от кого-нибудь из подруг. По школе пошли слухи, что я лесбиянка, и я не стала их опровергать. Разумеется, после этого ко мне начали приставать девчонки, но их отшить было гораздо проще.
Мне казалось, что в колледже у меня появится шанс кого-нибудь встретить. Но вот она я, проучилась здесь уже больше двух лет, а этот приятель что-то не показывается. В кампусе, само собой, множество парней, но большинство из них уже заняты. Или геи. Или занятые геи. Или откровенные ничтожества. Или подающие надежды алкоголики. Или занятые подающие надежды алкоголики-геи.
Поскольку подруги постоянно терпят поражение в попытках свести меня с парнем, с которым я бы стала встречаться, они понизили планку своих ожиданий и теперь просто мечтают, чтобы я с кем-нибудь перепихнулась.
Не то чтобы я афишировала свою девственность, но это становится очевидным, когда народ напивается и принимается делиться разными историями, а я краснею и убегаю в ванную, когда все начинают рассказывать про свой первый раз.