Женщина из соседней будки вышла, одарив меня умиротворяющей улыбкой на случай, если я вдруг кинусь на нее с мясницким тесаком.
— Теперь порядок, да, Келли?
— Да. Ты все еще хочешь, чтобы я отвинтила крышку у этой бутылки?
Я не мог понять, почему у нее не выходит. Я стал рассказывать, как это делается. Потом вспомнил: у крышки на бутылке было специальное устройство, не позволявшее открыть ее детям. Едва я начал рассказывать Келли, как справиться с ним, послышался негромкий гудок.
Черт! Батарейка!
— Не забудь надавить на крышку, прежде чем ее поворачивать. Нам надо действовать чуть быстрее, иначе телефон отключится, прежде чем мы закончим.
— Что теперь делать, Ник?
— Ты уже открыла?
Молчание.
— Келли, Келли? Ты меня слышишь?
Неужели батарейка сдохла?
— Что теперь делать? — неожиданно услышал я.
— Слава богу, я уж думал, батарейка села. Есть там что-нибудь, чем ты можешь открыть эту зеленую банку? Так, придумал, попробуй ложкой, Келли. Очень, очень осторожно, поддень крышку ложкой. Положи телефон на стол, а потом открывай.
Я прислушивался, мысленно перебирая все оставшиеся варианты на случай, если мой план не сработает. И пришел к выводу, что вариантов больше нет.
— Так, теперь самое трудное. Как думаешь, справишься? Придется проявить все свое умение, чтобы это сделать.
— Да, теперь я в порядке. Прости, что разревелась, просто я…
— Понимаю, понимаю, Келли. Мы сделаем это вместе. Положи телефон в карман пальто, как и кроссовки. Потом возьми со стола одну из этих больших бутылок, подойди к входной двери и приоткрой ее. Не широко, а чуточку. Потом поставь бутылку так, чтобы дверь не захлопнулась. И помни: это большая, тяжелая дверь, поэтому делай все очень, очень медленно, очень осторожно, чтобы не нашуметь. Сделаешь это для меня?
— Да, сделаю. А потом что?
— Сейчас скажу. А пока не забудь: если телефон перестанет работать и ты не сможешь меня больше слышать, беги и прячься за деревья.
Была вероятность, что Эван найдет ее, но что еще оставалось?
— Хорошо.
Это будет опасный трюк. Даже если Эван крепко спит, его подсознание может уловить перемену в давлении воздуха и уровне шума, когда дверь откроется. Оно повлияет на сон, даст Эвану нечто вроде шестого чувства, которое подскажет: что-то не так.
Если это произойдет, у Келли по крайней мере будет преимущество, пока она помнит, что я говорил.
— Я снова на кухне. Что дальше?
— Послушай. Это очень важно. До скольки ты умеешь считать?
— До десяти тысяч.
Теперь голос ее звучал бодрее — видимо, она чувствовала, что финиш близко.
— Сосчитай только до трехсот. Сможешь?
— Смогу.
— Придется сделать это про себя.
— Хорошо.
— Сначала подойди к плите. Знаешь, как включать газ?
— Конечно! Иногда я помогаю маме готовить.
Мне никогда не было так грустно.
Но я снова заставил себя сосредоточиться. Отвлекаться было некогда. Келли могли убить. Я ощущал себя настоящим подонком из-за того, что заставлял ее делать свою грязную работу; впрочем, это не мешало мне держать ее действия под контролем.
— Хорошо. Значит, ты умеешь включать духовку и понимаешь, что означают все эти значки?
— Я же говорила, я умею готовить.
Возглавляемая инструктором стайка подростков, возвращающихся из похода, приближалась к бургер-бару. Шестеро или семеро из них отстали и направились к телефонам, гогоча и выкрикивая что-то ломкими голосами. Они все пытались втиснуться в единственную свободную будку. Шум стоял страшный; я не мог расслышать, что говорит Келли. Надо было что-то делать.
— Келли, подожди минутку, — сказал я.
Прикрыв трубку, я высунулся из будки и заорал:
— Эй, вы, засранцы, заткнитесь! Я дозвонился до тетушки, у которой только-только умер муж, и мне надо с ней поговорить, ясно?! Умолкните хоть ненадолго!
Парнишки притихли, покраснели. Вывалившись из будки, они побежали догонять остальных, хихикая с напускной бравадой, чтобы скрыть свое смущение.