– Через пять минут спущусь в пресс-холл.
– Хорошо, Мария Владимировна, мы послушаем вас в прямом эфире. И не забудьте в официальном заявлении особо отметить массовую гибель российских граждан. У вас еще что-нибудь есть для нас?
– Да, вот еще одна небольшая деталь, характеризующая накал страстей в Совбезе. Сразу после завершения заседания Совбеза представитель Украины набросился с кулаками на нашего руководителя делегации. Эта безобразная сцена была во всех подробностях запечатлена многочисленными телекамерами ведущих мировых СМИ, освещающих работу ООН и ее подразделений.
– И что? – нахмурился и без того пасмурный Афанасьев.
– Видимо господин Кислица не знал или не учел того факта, что Василий Алексеевич, в прошлом, имел звание «кандидата в мастера спорта» по боксу.
– О-о-о! Это уже интересно. Вечер перестает быть томным. А вы говорите, что вам нечем нас обрадовать. И каков итог дружеского матча?
– С нашей стороны – оторванный воротник. С их – сломанный нос и вывихнутая челюсть, – слегка улыбнулась «наша-Маша».
– Ого! Есть еще порох в пороховнице, значит?!
– Да. Украинская делегация уже готовит протест на якобы совершенное нападение и причинение вреда здоровью и репутации своего посла. Но зато хоть на некоторое время Кислица заткнется.
– Мы, в таком случае, тоже приготовим. Подготовьте ходатайство о награждении Василия Алексеевича орденом «За заслуги перед Отечеством» IVстепени.
– Спасибо, Валерий Васильевич, от лица МИДа и от меня лично. Очень сожалею, что меня не было там. Разрешите вопрос? – резко оборвала она тему.
– Да. Слушаю вас.
– Я, конечно, понимаю, что все это была лишь подготовка к основному акту спектакля, который начнется в самое ближайшее время, но прошу вас, скажите, вы можете дать гарантию на успех наших ответных действий?
– Что вам сказать, Мария Владимировна? Гарантию дает только страховой полис «Аскомед», а мы простые вояки. Но уверяю вас, мы сделаем все, что в наших силах.
– Поймите меня правильно, Валерий Васильевич, у нас там, в Киеве остались сотрудники дипмиссии. Восемнадцать человек. Я, конечно, послала им шифротелеграмму о запрете покидать территорию представительства, но сами понимаете, что в случае чего, толпа не остановится ни перед чем. Поэтому я очень беспокоюсь за их судьбу.
– Я понимаю вашу озабоченность Мария Владимировна, и очень ценю это качество, которого так не доставало вашему предшественнику. И еще раз заверяю, что в случае крайней необходимости, мы готовы пойти на столь же крайние меры для их спасения, – заверил ее Афанасьев.
– Еще раз спасибо. И за искренность тоже. Тогда я пойду выполнять свою часть работы.
– Удачи вам, Машенька. И мужества, – по-отечески напутствовал он «стальную леди» новой русской дипломатии.
Закончив говорить, Афанасьев бережно, будто это была неразорвавшаяся граната с вынутой чекой, передал трубку Михайлову. Затем, откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза. Казалось, что он медитирует перед принятием судьбоносного решения, поэтому никто из присутствующих не посмел украсть у него эти последние мгновения перед прыжком через пропасть. Все понимали – ему нужно собраться. На балконе повисла липкая и от того более неприятная тишина. Там, внизу, словно почуяв наступление момента принятия окончательного решения, тоже притихли, хоть и не слышали этого последнего разговора. В немом ожидании прошла минута, потом другая. Соратники тревожно всматривались в черты своего лидера, а он погруженный в свой внутренний мир, о котором они не имели даже малейшего представления, словно спал, настолько спокойны и благообразны были его черты лица в этот момент. Все были убеждены, что он собирается с силами, чтобы ухнуть с головой в море грозной неизвестности. На самом же деле ничего такого не было. Просто он действительно спал, утомленный нервным перенапряжением всех последних дней. И снились ему не грядущие битвы, не победные марши и не сонмы врагов, склонивших свои выи перед мощью русского оружия. Снилось ему далекое детство, деревня и бабушка. Она только что вышла из стайки, где доила корову и в руках у нее была полная крынка душистого и теплого молока. А он еще совсем маленький, лет четырех-пяти, босой и в белой рубашонке до колен ухватив тяжелую крынку обеими руками, жадно подносит ее ко рту, вдыхая травяной аромат молока. Торопясь, он делает первые большие глотки, не справляется, захлебывается и молоко начинает течь сначала по подбородку, а потом заливает всю рубаху. Бабушка начинает ласково смеяться, и он от ее слов тоже повторяет ее смех, а потому еще больше захлебывается, но крынку не опускает. Он беззаботно смеется там в своем далеком и уже давно позабытом детстве, и улыбается здесь – в суровой своей действительности.