В обувной коробке она нашла все, что напоминало о счастливой жизни ее деда и бабки.
Бабка у нее была писаная красавица, вот только взгляд у нее был какой-то затравленный, как у ее сестры. На одной фотокарточке она спускалась по трапу маленького самолета. Мужчина сзади, в черных очках, нес пару чемоданов. Ребекка оставила себе только эту фотокарточку. А через год она послала запрос в Air France. Для нее, не имевшей ни денег, ни образования, то была, пожалуй, единственная возможность поближе приобщиться к молодости ее деда и бабки.
Интересно, думала она, может, кто-нибудь когда-нибудь найдет и ее обувную коробку?.. Единственными шикарными мужчинами, что нет-нет да и объявлялись в деревне Линьер-Бутон, были мужья, приезжавшие летом отдохнуть с женами и детьми – или проведать престарелых родственников, дабы их порадовать.
Ребекка подолгу размышляла о том, до чего же все изменилось в жизни деда после того, как утонула бабушка, оставив его с их единственной дочуркой на руках, которую ему предстояло растить одному, – ее мать.
Считал ли он вторую половину своей жизни пропащей? Разъезжать он уже не мог: на руках у него был ребенок, – и предпочел работать с местными дельцами, отказавшись от выгодных контрактов в Париже, Туре и Нанте, приносивших ему раньше немалый доход. К тому же в результате нелепой случайности он потерял любимую женщину.
Ребекке было очень тяжело думать обо всем этом. Помнил ли он, когда все разом изменилось, будто кругом вдруг все стемнело? Утро – а потом долгий мрачный день.
Она размышляла, много ли сохранилось в нем от прошлой жизни. Что осталось от того красавца в этом нерасторопном, вечно вздыхающем старике с нетвердыми руками?
Ребекка была слишком молода – и не разбиралась в горестных чувствах, приходящих с возрастом. «Скромная история спящего» – так назывался набросок, который Ребекка однажды вечером сделала с деда. И когда показала ему, он кивнул и слегка похлопал ее по головке. Потом он пошел в ванную и закрыл за собой дверь. Глухой лязг ремня, брякнувшего об пол. Потом протяжный вздох. Шуршание газеты.
Позже, вечером, во время телевизионной игры он разрешил Ребекке повесить ее набросок в прихожей – для красоты и ей на радость.
«Гвозди возьми в банке там, в сарае, – сказал он. – Их там целая куча, они все одинаковые».
Глава четвертая
Вокруг Афин простираются пустыри. Время от времени люди забредают туда в поисках каких-нибудь ценных вещиц, чтобы потом продать их на блошином рынке в Монастираки. Согнувшись в три погибели, они роются в иссохшейся земле, выискивая один-единственный черепок плитки, уложенной две тысячи лет назад.
Проходит лет четыреста – и на эту плитку падает Римская империя, веселясь, точно ребенок, делающий первые шаги по древнему полу. Спустя столетия рассказы о новоявленном мире переполняют дом и переливаются через край, точно мед, который тут же слизывает голодная собака.
Тогда было больше деревьев.
В воздухе стоял терпкий запах сухой травы.
Птицы прилетали и улетали.
Теперь – только пожелтевшие камни, диван и тюфяк, брошенный глубокой ночью. И битое стекло, мерцающее на солнце. Тень отбрасывает лишь низенькая выщербленная стена, словно дряхлая беззубая челюсть. Когда-то она была ровная. Зодчий собственноручно заделал на ней все трещины. И сдул пыль с рук. Лошадь его стояла снаружи и громко тянула воду из глубокой бадьи.
Афины – мир, полный отчаяния и нежданной красоты.
И на грани этих двух противоречивых душевных состояний Ребекка почувствовала себя женщиной.
Она сразу полюбила этот город.
Но способность любить Афины, равно как и всякая иная любовь, заключена не в городе, но в человеке, к нему обращенном.
Город пленял Ребекку на каждом шагу. Ее душевное состояние отражалось в окружавших ее вещах – тех, что она подмечала: продавце сигарет, подкармливающего рыбой кошек, внезапно хлынувшем дожде, детях-калеках, спокойно сидящих на папертях, в то время как их матери грозят кулаками Богу, а потом с распростертыми руками встречают туристов.
Ребекка ощущала самое суть города, и, чувствуя ее слепую привязанность, город принимал ее как родную.
Когда она открыла глаза, Джордж уже не спал. Он повернулся к ней, улыбнулся и снова предложил сделать массаж.
– Мне пора рисовать, – сказала она. – Только давай сперва по кофейку.
Джордж предложил сходить за свежим хлебом, но Ребекка сказала, что это слишком долго.
Вид у него было мечтательно-довольный. Она даже слышала, как он напевал в душе.