Не можем сказать, скоро ли прошла эта ночь для миледи, но д’Артаньян думал, что он находился с нею не больше двух часов, как свет начал уже пробиваться между складками занавесок.
Тогда миледи, видя, что д’Артаньян хочет уйти, напомнила ему об обещании его отомстить за нее де Варду.
– Я готов, – сказал д’Артаньян, – но я желал бы прежде удостовериться в одном.
– В чем? – спросила миледи.
– В том, что вы меня любите.
– Кажется, вы имели доказательство.
– Да, и потому я теперь предан вам телом и душой.
– Благодарю, храбрый мой любовник! Но так как я вам доказала любовь свою, то и вы докажете мне в свою очередь вашу, не правда ли?
– Разумеется. Но если вы меня любите, как вы говорите, – сказал д’Артаньян, – то не боитесь ли вы немножко за меня?
– Чего же мне бояться?
– Что я, может быть, буду опасно ранен, даже убит.
– Не может быть, – сказала миледи, – вы так храбры и так искусно владеете шпагой!
– Так вы не согласны избрать другой род мщения, без пролития крови? – сказал д’Артаньян.
Миледи посмотрела молча на своего любовника; бледный свет первых лучей солнца придавал ее блестящим глазам особенное мрачное выражение.
– Право, – сказала она, – мне кажется, что вам теперь недостает решимости.
– Нет, я решился, но с тех пор как вы перестали любить графа де Варда, мне жаль его, и мне кажется, что потеря вашей любви такое ужасное наказание, что нет надобности прибегать к другому.
– Кто вам сказал, что я его любила? – спросила миледи.
– По крайней мере, я могу думать теперь из хвастовства, что вы любите другого, – сказал д’Артаньян ласково, – и повторяю вам, я принимаю участие в графе.
– Вы? – спросила миледи.
– Да, я.
– Отчего это?
– Потому что я один знаю…
– Что?
– Что он далеко не так виноват пред вами, как вам кажется.
– В самом деле? – сказала миледи с беспокойством. – Объяснитесь, я, право, не понимаю, что вы хотите сказать.
Она смотрела на д’Артаньяна, который обнимал ее, и глаза ее мало-помалу одушевлялись.
– Да, я честный человек, – сказал д’Артаньян, решившись покончить дело, – но с тех пор как я уверен в вашей любви… а я ведь могу быть уверен в ней, не так ли?
– Совершенно так, продолжайте.
– Я чувствую в себе какую-то перемену; мне очень хочется признаться вам кое-в чем.
– В чем признаться?
– Если б я сомневался в вашей любви, то я никогда не сказал бы этого; но вы любите меня, моя красавица? Не правда ли, вы меня любите?
– Без сомнения.
– В таком случае, если бы вследствие чрезмерной любви я был в чем-нибудь виноват перед вами, простили бы вы меня?
– Может быть.
Д’Артаньян хотел с самою приятною улыбкой приблизить свои губы к губам миледи, но она отклонила его.
– Говорите же, – сказала она, бледнея, – в чем вы признаетесь?
– Вы назначали свидание де Варду в прошедший четверг в этой самой комнате, не правда ли?
– Я?.. Нет, это неправда, – сказала миледи таким твердым голосом и с таким бесстрастным лицом, что если бы д’Артаньян знал это не так верно, то мог бы усомниться.
– Не лгите, прекрасный ангел мой, – сказал д’Артаньян с улыбкой, – это бесполезно.
– Как это? Говорите же, иначе вы меня уморите.
– О, успокойтесь, вы передо мной не виноваты, и я уже простил вас!
– Но что же дальше?
– Де Вард не может ничем похвастаться.
– Отчего? Вы сами говорили, что это кольцо…
– Это кольцо, душа моя, у меня. Граф де Вард, бывший у вас в четверг, и сегодняшний д’Артаньян одно и то же.
По неопытности своей он ожидал удивления, с примесью стыдливости, маленькой бури, которая разразится слезами; но он ошибся, и заблуждение его продолжалось недолго.
Бледная и страшная миледи выпрямилась, и, оттолкнув д’Артаньяна сильным ударом в грудь, бросилась с постели.
Было уже совсем светло.
Д’Артаньян удержал ее за пеньюар тонкого батиста и просил о прощении; но она хотела освободиться сильным и решительным движением.
Батист разорвался, обнажив плечи, и на одном из этих прекрасных круглых плеч д’Артаньян с невыразимым ужасом увидел изображение лилии, эту неизгладимую метку; которую налагает позорная рука палача.
– Великий Боже! – сказал д’Артаньян, опуская пеньюар, и молча, неподвижно, остался на постели как окаменелый.
Но миледи по испугу д’Артаньяна поняла, что она изобличена.
Без сомнения, он все видел, он знала, теперь ее тайну, тайну ужасную, неизвестную никому, кроме него.
Она взглянула на него не так как взбешенная женщина, но как раненая пантера.
– А! Презренный, – сказала она, – ты подло изменил мне и узнал мою тайну. Ты умрешь!