Она подбежала к шкатулке, стоявшей на туалете, открыла ее лихорадочною дрожащею рукой, вынула из нее кинжал с золотою рукояткой, с острым и тонким лезвием и бросилась на полунагого д’Артаньяна.
Хотя он был храбр, но испугался ее расстроенного лица, страшно расширившихся зрачков, бледных щек и покрытых пеною губ; он отскочил до прохода за кроватью, как будто от змеи, подползавшей к нему; покрывшаяся холодным потом рука его попала на шпагу, и он вынул ее из ножен.
Но, не обращая внимания на шпагу, миледи старалась влезть на кровать, чтобы поразить его и остановилась только тогда, когда почувствовала острие шпаги на груди.
Она хотела схватить шпагу руками, но д’Артаньян постоянно отклонял эти попытки, и, приставляя шпагу то к глазам, то к груди ее, он слез с кровати и старался ускользнуть в дверь, ведущую в комнату Кетти.
Миледи в это время бросилась на него с ужасною силой и страшными криками.
Это походило уже на дуэль, и д’Артаньян мало-помалу начал приходить в себя.
– Хорошо, моя красавица, хорошо, – говорил он, – успокойтесь же, ради Бога, или я вам нарисую еще лилию на прекрасных щеках ваших.
– Подлый! Низкий! – кричала миледи.
Но Д’Артаньян, обороняясь, все направлялся к двери.
Чтобы защититься от миледи, д’Артаньян прятался за мебель, которую она опрокидывала; услышав шум, Кетти отворила дверь. Д’Артаньян, постоянно маневрировавший так, чтобы приблизиться к этой двери, был уже в трех шагах от нее. Он бросился вдруг из комнаты миледи в комнату ее служанки и с быстротой молнии затворил за собою дверь, уперся в нее всею своею тяжестью, между тем как Кетти запирала ее на задвижку.
Тогда миледи старалась опрокинуть перегородку своей комнаты с силою, невероятною для женщины; когда же она убедилась, что это невозможно, то начала колоть кинжалом в дверь, и несколько ударов пробили ее насквозь.
Каждый удар сопровождался ужасными проклятиями.
– Скорее, скорее, Кетти, – сказал вполголоса д’Артаньян, когда дверь была заперта, – выведи меня из дому, а то если мы дадим ей время опомниться, она велит лакеям убить меня.
– Но вы не можете выйти в таком виде, – сказала Кетти. – Вы совсем голы.
– Это правда, – сказал д’Артаньян, только теперь заметивший свой костюм, – это правда, одень меня, как можешь, но только поскорее. Ты понимаешь, что дело идет о жизни и смерти.
Кетти очень понимала, в чем дело; она быстро закутала его в цветное платье; надела на него широкий головной убор и мантилью; дала ему туфли, которые он надел на голые ноги и повела его по лестнице. Эго было вовремя; миледи позвонила уже и подняла на ноги весь дом.
Привратник отпер дверь на улицу в ту самую минуту, когда полунагая миледи кричала из окна:
– Не отпирайте!
VIII. Как Атос экипировался без всякого труда
Д’Артаньян убежал, между тем как миледи все еще угрожала ему бессильным жестом. Когда она потеряла его из виду, то упала без чувств в своей комнате. Д’Артаньян был так расстроен, что пробежал половину Парижа, не думая о том, что будет с Кетти и остановился только у дверей Атоса.
Крик нескольких патрулей, пустившихся догонять его и восклицания прохожих, которые, несмотря на раннюю пору, шли уже по своим делам, заставляли его еще больше спешить.
Он прошел через двор, поднялся во второй этаж и начал стучать изо всех сил в дверь Атоса.
Гримо с заспанными глазами отпер ему дверь.
Д’Артаньян с такою силой ворвался в комнату, что чуть не сбил его с ног.
Несмотря на свою молчаливость, Гримо на этот раз заговорил.
– Эй! – сказал он, – что вам надо, скверная женщина? Что вам угодно, сударыня?
Д’Артаньян снял головной убор и вынул руки из-под мантильи; при виде усов и обнаженной шпаги, Гримо узнал, что это мужчина и, думая, что он разбойник, закричал:
– Помогите! помогите!
– Молчи, негодяй! – сказал пришедший. – Я д’Артаньян, разве ты не узнал меня? Где твой барин?
– Вы господин д’Артаньян? Не может быть! – сказал Гримо.
– Гримо, – сказал Атос, выходя в халате из своей комнаты, – вы, кажется, позволяете себе говорить.
– Да, сударь, но…
– Молчите!
Гримо замолчал и только указал пальцем на д’Артаньяна.
Атос узнал своего товарища и при всей своей флегме он покатился со смеху при виде этого маскарадного наряда: головной убор на боку, юбки, спускавшиеся на башмаки, засученные рукава и усы, закрученные от волнения.
– Не смейтесь, друг мой, – сказал д’Артаньян, – ради Бога, не смейтесь; уверяю вас, что нечему смеяться.
Он сказал эти слова так торжественно и с таким неподдельным ужасом, что Атос тотчас же взял его за руки и сказал: