– Но у меня нет лошади, – сказал д’Артаньян; – я возьму у де Тревиля.
– Не нужно, – сказал Арамис, – возьмите одну из моих.
– Сколько же их у вас? – спросил д’Артаньян.
– Три, – отвечал с улыбкой Арамис.
– Любезный друг, – сказал Атос, – вы, наверное, самый богатый поэт Франции и Наварры.
– Послушайте, любезный Арамис; вам, конечно, не нужны три лошади; не так ли? Я не думаю даже, чтобы вы купили всех трех.
– Нет, третью привел мне сегодня какой-то слуга без ливреи; он не хотел сказать от кого он, но говорил, что получил приказание от своего господина.
– Или от госпожи, – перебил д’Артаньян.
– Это все равно, – сказал, краснея, Арамис, – он говорил, что получил приказание поставить лошадь в мою конюшню, не объявляя, от кого она прислана.
– Подобные вещи случаются только с поэтами, – сказал с важностью Атос.
– На которой лошади вы поедете? – спросил д’Артаньян, на той ли, которую вы купили, или на дареной?
– Разумеется, на подаренной; вы понимаете, д’Артаньян, что нельзя же обидеть.
– Неизвестного благодетеля, – сказал д’Артаньян.
– Или таинственную благодетельницу, – сказал Атос.
– Следовательно, купленная вами лошадь вам не нужна?
– Почти.
– Вы сами выбирали ее?
– С большим вниманием; безопасность всадника, как вам известно, почти всегда зависит от его лошади.
– Ну, так уступите мне ее за свою цену.
– Я хотел предложить вам ее, любезный д’Артаньян, с тем, чтобы вы со временем уплатили мне эту безделицу.
– А сколько она вам стоит?
– Восемьсот ливров.
– Вот сорок двойных пистолей, любезный друг, – сказал д’Артаньян, вынимая деньги из кармана. – Я знаю, что этою монетой уплачивают вам за ваши поэмы.
– Так вы богаты деньгами? – сказал Арамис.
– Богат, очень богат, любезный друг.
И д’Артаньян позвенел в кармане остальными пистолями.
– Пошлите ваше седло в отель мушкетеров и вам приведут сюда лошадь вместе с нашими.
– Хорошо, но уже скоро пять часов, поспешим.
Через четверть часа Портос показался на углу улицы Феру на прекрасной лошади. Мускетон ехал за ним на овернской лошадке, маленькой, но очень красивой. Портос сиял самодовольствием и гордостью.
В то же время появился с другой стороны улицы Арамис на прекрасной лошади английской породы; Базен ехал за ним на руанской лошади и держал за поводья мекленбургскую лошадь, назначенную для д’Артаньяна.
Оба мушкетера встретились у ворот; Атос и д’Артаньян смотрели на них из окна.
– Черт возьми! – сказал Арамис, – у вас славная лошадь, любезный Портос.
– Да, – отвечал Портос; – это именно та, которую хотели прислать мне, но муж для глупой шутки подменил ее другою; муж был за это наказан, а я получил свое.
Планше и Гримо показались, в свою очередь, с лошадьми господ своих; Атос и д’Артаньян вышли, сели на лошадей и все четверо товарищей пустились в путь.
Итак, Атос обязан был лошадью жене своей, Арамис – любовнице, Портос – прокурорше, д’Артаньян – своему счастью, лучшей любовнице в мире.
Слуги следовали за ними.
Как предвидел Портос, кавалькада произвела на зрителей хорошее впечатление, и если бы г-жа Кокнар могла видеть Портоса, рисовавшегося молодцом на своей прекрасной испанской лошади, она не пожалела бы о том, что потревожила сундук своего мужа.
Близ Лувра друзья наши встретили де Тревиля, возвращавшегося из Сен-Жермена; он остановил их и хвалил лошадей их и обмундировку, что в одну минуту собрало около них несколько сот ротозеев.
Д’Артаньян воспользовался случаем сказать де Тревилю о письме с большой красной печатью и гербами кардинала; разумеется, что о другом письме он не сказал ни слова.
Де Тревиль одобрил принятое им намерение и уверял его, что если он не явится на другой день, то он сумеет найти его, где бы он ни был.
В это время на часах Самаритянской церкви пробило шесть часов; четверо друзей извинились, под предлогом назначенного свидания и простились с де Тревилем.
Галопом проскакали они до дороги в Шальо; день уже склонялся к вечеру, кареты ехали одна за другой; д’Артаньян, охраняемый друзьями, ехавшими в нескольких шагах за ним, заглядывал в глубину карет, но не видал ни одного знакомого лица. Наконец, через четверть часа, когда настали уже сумерки, показалась карета, ехавшая в галоп по дороге из Севра; предчувствие сказало д’Артаньяну, что в этой карете была особа, назначившая ему свидание; он сам удивился, почувствовав заранее сильное биение сердца. Почти в ту же минуту из кареты выглянула женская голова, с двумя пальцами у рта, как будто делая ему этим знак молчания или посылая поцелуй; д’Артаньян вскрикнул от радости, – эта женщина, или лучше сказать, это видение, потому что карета промчалась с быстротой метеора, была г-жа Бонасьё.