Обстоятельства были благоприятны: для того, чтоб храбро сражаться, прежде всего, необходима хорошая пища, а как у англичан ничего не было, кроме соленого мяса и дурных сухарей, то в их лагере было множество больных; к тому же море, всегда бурное в это время года около западных берегов, каждый день повреждало какой-нибудь корабль; морской берег от Эгильонского мыса до траншей был буквально покрыт обломками парусных кораблей и гребных судов, и потому надо было ожидать, что Бокингем, остававшийся на острове Ре только из упрямства, принужден будет в скором времени снять осаду, если бы даже королевские войска оставались в лагере.
Но когда де Туарак донес, что в неприятельском лагере делались приготовления к новому приступу, то король рассудил, что пора было покончить с этим, и отдал приказания к приступу.
Так как подробное описание осады не относится к нашей истории, то скажем в двух словах, что предприятие удалось к великому удивлению короля и к великой славе кардинала. Англичане, теснимые шаг за шагом, разбитые во всех стычках, принуждены были сесть на суда, оставив на поле сражения две тысячи человек, между которыми было пять полковников, три подполковника, двести пятьдесят капитанов и двадцать знатных дворян, четыре пушки и шестьдесят знамен, которые были перевезены в Париж Клавдием Сен-Симоном и с большим торжеством повешены под сводами Нотр-Дамской церкви.
Молебны служили в лагере, а потом и во всей Франции.
Итак, кардинал мог продолжать осаду, не опасаясь, по крайней мере, на время, англичан.
Но отдых был только временный. Из бумаг попавшегося в плен гонца герцога Бокингема, по имени Монтегю, узнали, что составился союз между империей, Испанией, Англией и Лотарингией.
Этот союз был заключен против Франции.
Притом в квартире Бокингема, которую он принужден был оставить скорее, чем предполагал, нашли бумаги, подтвердившие существование союза; бумаги эти, как уверяет кардинал в своих мемуарах, очень компрометировали г-жу де Шеврез, а следовательно, и королеву.
На кардинале лежала вся ответственность, потому что нельзя быть полновластным министром без ответственности; и потому он постоянно напрягал все способности обширного ума своего, прислушиваясь к малейшему шуму, возникавшему в каком-нибудь из великих королевств Европы.
Кардиналу известна была деятельность, а в особенности ненависть к нему Бокингема. Если бы угрожавший Франции союз восторжествовал, то все его влияние было потеряно; политики испанская и австрийская имели бы своих представителей в Луврском кабинете, где они пока имели только партизанов; тогда пал бы он, Ришелье, министр Франции, министр по преимуществу популярный. Король, слушавшийся его как ребенок, и ненавидевший его, как ребенок ненавидит своего учителя, предоставил бы его личной ненависти брата своего и королевы, и он бы погиб, а вместе с ним, может быть, погибла бы и Франция. Надо было предотвратить все это.
И потому курьеры, число которых увеличивалось беспрерывно, толпились днем и ночью в маленьком домике близ моста ла Пьер, где кардинал основал свое местопребывание.
Туда являлись и монахи, так неискусно носившие рясу, что легко было заметить, что они принадлежали по преимуществу к воинствующей церкви, и женщины в костюмах пажей, широкие шаровары которых не могли совершенно скрыть пышных форм их, наконец, крестьяне с грязными руками, но с аристократическими ногами, по которым издали можно было узнать знатных людей.
Бывали и другие посетители, не столь приятные, потому что два или три раза носился слух, что кардинала чуть не убили.
Враги кардинала говорили, что он сам подсылал неловких убийц, чтобы в случае неудачи иметь право требовать удовлетворения, но нельзя верить в этом случае ни министрам, ни врагам их. Это впрочем, не мешало кардиналу, у которого самые злейшие клеветники никогда не оспаривали личной храбрости, выезжать часто ночью, то для передачи важных приказаний герцогу Ангулемскому, то для того, чтобы посоветоваться с королем, то для переговоров с каким-нибудь гонцом, которого он не желал допустить к себе.
Мушкетеры, имевшие немного занятий при осаде, содержались не строго и вели жизнь веселую. Это в особенности удобно было для наших трех товарищей, потому что, будучи в дружеских отношениях с де Тревилем, они без труда получали от него позволение опаздывать или оставаться где-нибудь вне лагеря после назначенного срока.
Однажды вечером, когда д’Артаньян был на часах в траншее и не мог сопровождать друзей своих, Атос, IIортос и Арамис на своих боевых лошадях, завернувшись в форменные плащи и держа наготове пистолеты, возвращались в лагерь из трактира «Красная Голубятня», замеченного Атосом два дня тому назад на дороге из ла Жари. Они постоянно были на страже, опасаясь засады; за четверть мили от деревни Боанар они услышали топот копыт приближавшейся к ним кавалькады; тотчас все трое остановились на середине дороги, прижавшись друг к другу, и ждали. Через минуту, при свете луны, показавшейся в это время из-за облака, они увидели на повороте двух всадников, которые, заметя их, тоже остановились, и, казалось, советовались продолжать ли им путь или воротиться. Эта нерешительность показалась друзьям нашим подозрительною, и Атос, сделав несколько шагов вперед, закричал громко: