– Хорошо, выпьем за мое здоровье, хотя я не думаю, чтобы ваши желания принесли мне много пользы.
– Бог велик, говорят магометане, и будущее в его руках, – сказал Атос.
Потом, опорожнив свой стакан, Атос поставил его подле себя, лениво встал, взял первое попавшееся ружье и подошел к бойнице.
Портос, Арамис д’Артаньян сделали то же. Гримо велели встать сзади, чтоб заряжать ружья.
Минуту спустя пионеры были уже ввиду; они шли по траншее, служившей сообщением бастиона с городом.
– Черт возьми, – сказал Атос. – Стоило нам беспокоиться для двадцати уродов, вооруженных заступами, кирками и лопатами. Стоило только Гримо сделать им знак, чтобы они ушли, и я уверен, что они оставили бы нас в покое.
– Сомневаюсь, сказал д’Артаньян, – потому что они очень смело идут в эту сторону. Притом же с работниками четыре солдата и бригадир, вооруженные ружьями.
– Это потому, что они нас не видали, – сказал Атос.
– Признаюсь, мне противно стрелять в этих несчастных граждан, – сказал Арамис.
– Это правда, – сказал Атос, – я предупрежу их.
– Что вы делаете? – сказал д’Артаньян. – Вас убьют, любезный друг.
Но Атос не обратил никакого внимания на это предостережение; он взошел па брешь, держа в одной руке ружье, в другой шляпу и обращаясь к солдатам и работникам, которые, удивленные этим явлением, остановились в пятидесяти шагах от бастиона, он поклонился им и сказал:
– Господа, я и несколько друзей моих хотим завтракать в этом бастионе. Вы знаете, как бывает неприятно, когда обеспокоят во время завтрака, и потому мы просим вас, если вам непременно нужно быть здесь, подождите, пока мы кончим завтрак или придите попозже; разве, если вы имеете доброе желание оставить сторону бунтовщиков, в таком случае прошу пожаловать выпить с нами за здоровье французского короля.
– Берегись, Атос, – вскричал д’Артаньян. – Разве ты не видишь, что они прицеливаются в тебя?
– Вижу, – отвечал Атос, – но это рабочие, они дурно стреляют и верно не попадут в меня.
Действительно, в ту же минуту раздались четыре ружейных выстрела, пули пролетели около Атоса, но ни одна не задела его.
Почти в то же время им ответили другие четыре выстрела; но они были направлены вернее, чем выстрелы осаждающих: три солдата были убиты и один из рабочих ранен.
– Гримо, дай другое ружье, – сказал Атос, стоя на бреши.
Гримо немедленно повиновался. Трое друзей также зарядили снова свои ружья; последовал второй залп: бригадир и два пионера упали мертвыми, остальные бежали.
– Господа, сделаем вылазку, – сказал Атос.
И четыре друга, выбежав из бастиона, дошли до места сражения, подняли четыре солдатских ружья и пику бригадира и, уверенные, что беглецы остановятся не прежде как в городе, возвратились в бастион, унося трофеи своей победы.
– Заряди снова ружья, Гримо, – сказал Атос, – а мы, господа, будем продолжать завтрак и разговор наш. На чем мы остановились?
– Я помню, сказал д’Артаньян, – ты говорил, что, выпросив мою голову у кардинала, миледи уехала из Франции. Куда же она уехала? – прибавил д’Артаньян, очень беспокоившийся о том, где была миледи.
– Она едет в Англию, – сказал Атос.
– С какой целью?
– Чтобы убить или нанять кого-нибудь убить Бокингема.
– Но это низко! – вскричал д’Артаньян.
– О, я об этом нисколько не беспокоюсь. Теперь, Гримо, – сказал Атос, – возьми пику бригадира, привяжи к ней салфетку и поставь ее наверху бастиона, чтоб эти бунтовщики ла-рошельцы видели, что они имеют дело с храбрыми и честными солдатами короля.
Гримо повиновался молча.
Минуту спустя белое знамя развевалось над головами друзей. Гром рукоплесканий приветствовал появление его: половина лагеря вышла смотреть на зрелище.
– Как! – сказал д’Артаньян. – Ты мало беспокоишься о том, что она убьет или велит убить Бокингема. Но герцог друг наш.
– Герцог англичанин, герцог воюет с вами; пусть она делает с ним что хочет; я беспокоюсь о нем так же мало, как о пустой бутылке. И Атос бросил бутылку, из которой вылил все до последней капли в свой стакан.
– Нет, – сказал д’Артаньян, – я не оставлю Бокингема! Он подарил нам прекрасных лошадей.
– И в особенности прекрасные седла, – сказал Портос, у которого галун с седла был нашит на плащ.
– Притом, – сказал Арамис, – Богу приятно раскаяние, а не смерть грешника.
– Аминь, – сказал Атос, – мы об этом поговорим после, если вам будет угодно, а теперь больше всего занимает меня то, что я отнял у этой женщины бланковое предписание, которое она выпросила у кардинала и с помощью которого она могла безнаказанно избавиться от тебя, а может быть, и от всех нас.