– Еще лучше, у меня есть деньги.
И д’Артаньян бросил мешок на стол; при звуке золота Арамис поднял глаза, Портос вздрогнул, Атос остался неподвижен.
– Сколько денег в этом мешке? – спросил он.
– Семь тысяч ливров, луидорами в двенадцать франков.
– Семь тысяч ливров! – вскричал Портос, – этот дрянной маленький бриллиант стоил семь тысяч ливров?
– Кажется так, – сказал Атос, – потому что вот они; я не думаю, чтобы друг наш д’Артаньян прибавил своих денег.
– Но, господа, мы вовсе не думали о королеве, – сказал д’Артаньян. – Побережем немного здоровье ее любезного Бокингема; мы должны это сделать.
– Правда, – сказал Атос, – но это касается Арамиса.
– Что же я должен сделать? – спросил, краснея, Арамис.
– Очень просто, – сказал Атос, – сочинить еще письмо к ловкой особе, живущей в Туре.
Арамис взял снова перо, подумал и написал следующие строки, которые тотчас представил на одобрение друзей своих:
«Любезная кузина».
– А! – сказал Атос, – эта ловкая особа ваша родственница!
– Кузина, – сказал Арамис.
– Пусть будет кузина!
Арамис продолжал.
«Любезная кузина, его эминенция кардинал, которого да сохранит Бог для блага Франции и погибели врагов королевства, почти окончил дело с упрямыми еретиками Ла-Рошели: вероятно, английскому флоту не удастся даже подойти близко к крепости; осмелюсь даже сказать, что я уверен, что какое-нибудь важное событие воспрепятствует отъезду Бокингема. Кардинал самый знаменитый политик времен прошедших, настоящих и, вероятно, будущих. Он потушил бы солнце, если б оно ему мешало. Передайте эти новости сестре вашей, любезная кузина. Я видел во сне, что этот проклятый англичанин умер. Не могу припомнить от кинжала, или от яда, но я уверен только в том, что видел во сне, что он умер, а вы знаете, мои сны никогда не обманывают меня. Будьте спокойны, я скоро возвращусь к вам».
– Прекрасно! – сказал Атос. – Вы первый поэт в свете, любезный Арамис; теперь остается только написать на этом письме адрес.
– Это очень легко, – сказал Арамис.
Он кокетливо сложил письмо и написал:
«Девице Мишон, белошвейке в Туре».
Три друга смеясь, переглянулись между собой; они ничего не узнали.
– Теперь вы понимаете, господа, – сказал Арамис, – что только Базен может отвезти это письмо в Тур; моя кузина знает только Базена и к нему одному имеет доверие; никто другой не исполнит этого удачно. Притом Базен честолюбив и учен, Базен читал историю, господа; он знает, что Сикст Пятый прежде пас свиней, а потом сделался папой; а так как он хочет поступить в духовное звание вместе со мной, то и не теряет надежды сделаться со временем папой, или, по крайней мере, кардиналом; вы понимаете, что человек, имеющий подобные виды на будущее, не попадется, или если попадется, то выдержит пытку, но ничего не скажет.
– Хорошо, – сказал д’Артаньян, – я согласен на Базена, но позвольте же мне послать Планше; миледи однажды выгнала его из дому палками, а у Планше хорошая память, и я отвечаю вам, что если он увидит возможность отомстить, то скорее допустит избить себя, чем откажется от этого удовольствия. Дело в Туре ваше, Арамис, а в Лондоне мое. Итак, я прошу назначить Планше, который был уже со мной в Лондоне, знает немного по-английски и без труда найдет дорогу туда и назад.
– В таком случае, – сказал Атос, – надо дать Планше на дорогу семьсот ливров и столько же по возвращении; тогда из 7000 ливров останется у нас пять тысяч; мы возьмем каждый по тысяче ливров, чтоб употребить их, как кому заблагорассудится, и оставим капитал из тысячи ливров, который будет храниться у аббата на какой-нибудь непредвиденный случай или для общих надобностей. Согласны ли вы на это?
– Любезный Атос, – сказал Арамис, – вы говорите как Нестор, который был, как известно, мудрейший из греков.
– Так это решено, – сказал Атос, – Планше и Базен отправятся; признаюсь, я рад, что Гримо останется; он привык к моему обращению, и я дорожу им; вчерашняя прогулка наша, вероятно, не совсем понравилась ему, а это путешествие окончательно погубило бы его.
Позвали Планше и дали ему нужные наставления на дорогу; он был уже предупрежден д’Артаньяном, который, прежде всего, представлял ему о славе, ожидавшей его за исполнение этого поручения, потом о деньгах и, наконец, уже об опасности, которой он при этом подвергался.
– Я зашью письмо за подкладку моего платья и проглочу его, если меня схватят.
– Но тогда ты не будешь в состоянии исполнить поручение, – сказал д’Артаньян.