– Кто же этот человек? – спросил Фельтон.
Я провела ночь на стуле, содрогаясь при малейшем шуме, потому что около полуночи лампа погасла, и я осталась впотьмах.
Ночь прошла без новых покушений со стороны моего преследователя; настал день; стол исчез, только нож остался у меня в руках.
Этот нож составлял всю мою надежду.
Я была очень утомлена: глаза мои горели от бессонницы; я не решилась уснуть ни на минуту; днем я успокоилась; я бросилась на постель, не выпуская из рук спасительного ножа, который спрятала под подушку.
Когда я проснулась, стол был снова накрыт.
В этот раз, несмотря на страх и мучения, я почувствовала сильный голод: уже двое суток я не принимала никакой пищи; я начала есть хлеб и плоды; но вспомнив, что усыпительный порошок был дан в воде, я не дотрагивалась до воды, стоявшей на столе, а налила себе стакан воды из мраморного фонтана, устроенного в стене над туалетом. Однако, несмотря на эту предосторожность, я все-таки была несколько времени в ужасном беспокойстве, хотя опасения мои на этот раз были неосновательны; день прошел и я не чувствовала никаких признаков наркотического вещества, которого опасалась.
Я из предосторожности, вылила из графина половину воды, чтобы не заметили моей недоверчивости.
Настал вечер, а с ним и совершенная темнота; но глаза мои уже начали привыкать к ней; я видела, как стол опустился под пол и через четверть часа явился снова с ужином; минуту спустя комната моя опять осветилась лампой. Я решилась есть только то, к чему нельзя было подмешать усыпительного порошка; ужин мой состоял из пары яиц и нескольких плодов; потом я наполнила стакан водой из спасительного фонтана и начала пить.
При первых глотках мне показалось, что вкус воды был не такой, как утром; мною сейчас же овладело подозрение, и я перестала пить, но полстакана было уже выпито.
Я с ужасом бросила стакан и ожидала мучительных припадков: холодный пот выступил у меня на лбу.
Вероятно, кто-нибудь видел, когда в первый раз брала я воду из фонтана, и воспользовался этим случаем, чтобы вернее достигнуть моей погибели, рассчитанной и приводимой в исполнение с таким жестоким хладнокровием.
Не прошло получаса, как со мной начались прежние припадки; так как я выпила только полстакана, то в этот раз дольше могла преодолевать действие напитка, и вместо того чтоб уснуть совершенно, я впала в какое-то полуусыпление, которое не лишило меня сознания того, что делалось вокруг меня, хотя и отняло силу защищаться или бежать.
Я хотела подойти к постели, чтобы взять единственное оставшееся у меня средство для защиты, мой спасительный нож; но не могла дойти до изголовья и упала на колени, ухватившись руками за ножку кровати; тогда я поняла, что я погибла.
Фельтон страшно побледнел, и судорожная дрожь пробежала по всему телу его.
Всего ужаснее было то, – продолжала миледи взволнованным голосом, как будто чувствуя еще мучения, испытанные ею в ту страшную минуту, – всего ужаснее то, что в этот раз я знала, что предстояло мне; что душа моя бодрствовала в уснувшем теле; что я все видела и слышала; правда, что все это было как будто во сне, но это было тем ужаснее. Я видела, как лампа поднялась и оставила меня в темноте, потом я услышала знакомый уже мне скрип. Я почувствовала инстинктивно, что кто-то приближается ко мне; говорят, что заблудившиеся в степях Америки также чувствуют приближение змеи.
Я хотела кричать, и, сделав чрезвычайное напряжение воли, я даже привстала; но тотчас же снова упала… и упала в объятия моего преследователя.
– Скажите мне, кто был этот человек? – спросил офицер.
Миледи заметила, сколько страдания причиняла она Фельтону, останавливаясь на малейших подробностях своего рассказа; но она не хотела избавить его от этой пытки.
Чем глубже она затронет его сердце, тем вернее он будет мстить за нее. Она продолжала, как будто не слыхала вопроса, или она думала, что не пришло еще время отвечать на него.
Только на этот раз низкий преследователь мой имел дело не с бесчувственным трупом; я уже сказала вам, что хотя все чувства мои были в помрачении, но все-таки я понимала угрожавшую мне опасность, и потому я боролась, сколько могла, и как я ни была слаба, но сопротивление мое, верно, было продолжительно, потому что я слышала, как он сказал:
– Негодные пуританки! я знал, что палачам трудно справляться с ними, но не предполагал, что они так сильны против любовников.