– Клянусь вам, я приведу весь свет в свидетели вашего преступления, пока найду мстителя.
– Вы погибшая женщина, – сказал он громовым голосом, – и будете наказаны как того заслуживают подобные женщины! Обесчещенная в глазах света, который вы призываете в свидетели, постарайтесь доказать ему, что вы не преступница, ни сумасшедшая.
Потом, обращаясь к человеку, который пришел вместе с пим, он сказал.
– Палач, исполняй свою обязанность.
– Скажите мне его имя, – вскричал Фельтон.
Не обращая внимания на мой крик, несмотря на мое сопротивление, внушенное страхом, что мне угрожало что-то худшее, нежели смерть, палач схватил меня, повалил на пол, сжал своими руками, и я, задыхаясь от рыданий, почти без чувств, испустила вдруг страшный крик от боли и стыда: горячее, как огонь, раскаленное железо палача положило клеймо на плече моем.
Фельтон вскрикнул.
– Видите, – сказала миледи, вставая с величием королевы, видите, Фельтон, какую придумали новую муку для невинной молодой девушки, сделавшейся жертвою грубости злодея. Научитесь познавать сердце человеческое и вперед не будьте орудием их несправедливого мщения.
Миледи вдруг расстегнула платье, разорвала батист, покрывавший грудь ее, и, краснея от притворного гнева и стыда, показала Фельтону неизгладимое клеймо, обесчестившее прекрасное плечо ее.
– Это лилия! – вскричал Фельтон.
– В этом-то и состоит его низость, – отвечала миледи. – Если бы клеймо было английское, то нужно было бы доказать, какой суд приговорил меня к этому наказанию, и я могла бы подать жалобы во все суды королевства, но французское клеймо… им я была совершенно обесчещена.
Этого было слишком много для Фельтона.
Бледный, неподвижный, пораженный этим страшным признанием, ослепленный сверхъестественною красотой этой женщины, открывшеюся ему с бесстыдством, которое казалось ему благородным, он упал перед нею на колени. Он забыл уже о клейме и видел только красоту ее.
Простите! вскричал Фельтон, – простите!
– Миледи прочла в глазах его: люблю! люблю!
– В чем простить вас? – спросила она.
– Простите, что я принял сторону ваших преследователей.
Миледи протянула ему руку.
– Вы так прекрасны! так молоды! – вскричал Фельтон, покрывая руку ее поцелуями.
Миледи бросила на него один из тех взглядов, которые превращают раба в повелителя.
Фельтон был пуританин: оставил руку миледи и начал целовать ноги.
Он уже не любил ее, а обожал.
Когда первый восторг прошел, когда миледи, казалось, пришла в себя, хотя не теряла ни на минуту своего хладнокровия, когда Фельтон увидел, что завеса невинности покрыла опять прелести, которые скрывали от него только для того, чтобы заинтересовать его, он сказал:
– Теперь мне остается спросить вас еще об одном: скажите мне имя настоящего палача вашего, потому что во всем этом, виноват, по-моему, он один; другой был только орудием его.
– Брат мой! – вскричала миледи, – неужели я должна назвать его тебе, неужели ты не угадал?
– Как, это он! – сказал Фельтон… – опять он… везде он. Неужели настоящий виновник этого…
– Настоящий виновник этого, сказала миледи, есть опустошитель Англии, гонитель истинно верующих, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто для одной прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра изменяет им.
– Бокингем! это Бокингем, – вскричал вне себя Фельтон.
Миледи закрыла лицо руками, как будто не могла переносить стыда, который напоминало ей это имя.
– Бокингем, палач этого ангела! – вскричал Фельтон. – И гром не поразил его, он остался в почестях и могуществе для общей погибели нашей! Он хочет привлечь на свою голову наказание, постигающее проклятых! – продолжал Фельтон с возрастающим жаром. – Он хочет, чтобы человеческое мщение предупредило небесное правосудие!
Люди боятся и щадят его.
– А я, – сказал Фельтон, – я его не боюсь и не пощажу.
Миледи почувствовала адскую радость.
– Но каким образом замешан в этом лорд Винтер, мой покровитель и мой отец? спросил Фельтон.
– Послушайте, Фельтон, – отвечала миледи, – есть люди низкие и презренные, но иногда встречаются также великие и благородные характеры. У меня был жених, которого я любила, и который любил меня; он был с таким же сердцем как ваше, Фельтон, Я рассказала ему все, он знал меня и нисколько не сомневался во мне. Он был вельможа, во всем равный Бокингему. Он, не говоря мне ни слова, надел шпагу, плащ и отправился во дворец Бокингема.
– Да, да, – сказал Фельтон, – я понимаю; хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал.