Он думал об этом серьезно, ломал себе голову, как бы дать направление соединенной силе их, посредством которой, по его мнению, можно было бы как рычагом Архимеда, перевернуть весь свет, как вдруг раздался тихий стук в дверь. Д’Артаньян разбудил Планше и велел ему отпереть.
Из того, что мы сказали, что д’Артаньян разбудил Планше, не следует заключать, что это было ночью или рано утром. Нет! только что пробило четыре часа. Планше, два часа тому назад, приходил просить у барина обеда, на что тот отвечал ему поговоркой: кто спит, тот обедает. И Планше обедал во сне.
Вошел человек, наружности самой обыкновенной, что-то вроде мещанина. Планше, вместо десерта, хотел послушать их разговор, но мещанин объявил д’Артаньяну, что хочет сказать ему нечто важное и секретное и потому желает остаться с ним наедине.
Д’Артаньян выслал Планше и предложил посетителю сесть.
Последовала минута молчания, во время которой они оба смотрели друг на друга, как будто для того, чтобы сделать предварительное знакомство, после чего д’Артаньян поклонился в знак того, что он слушает.
– Я слышал о г. д’Артаньяне, как о человеке храбром, сказал мещанин, и эта репутация, кокорой он по справедливости пользуется, побудила меня доверить ему тайну.
– Говорите, милостивый государь, сказал д’Артаньян, который по инстинкту угадывал, что дело будет для него выгодное.
Гость, после непродолжительного молчания, продолжал:
– Жена моя служит прачкой у королевы, она не глупа и не дурна. Ее выдали за меня назад тому скоро три года; хотя имущество ее было невелико, но г. ла-Порт, хранитель гардероба королевы, ей крестный отец и покровительствует ей.
– Что же дальше? сказал д’Артаньян.
– А то, что жену мою похитили вчера утром, когда она выходила из своей рабочей комнаты, продолжал мещанин.
– Кто же похитил жену вашу?
– Наверно не знаю, но подозреваю…
– Кого же вы подозреваете?
– Одного человека, который давно ее преследовал.
– Черт возьми!
– Но если вам угодно знать, я вам скажу, продолжал мещанин, что я уверен, что это сделано больше по политическим расчетам, чем по любви.
– Больше по политическому расчету, чем по любви, сказал д’Артаньян, задумавшись, кого же вы подозреваете?
– Не знаю, сказать ли вам, что я подозреваю…
– Я вам замечу, милостивый государь, что я вас решительно ни о чем не спрашиваю. Вы сами пришли ко мне. Вы сказали, что хотите доверить мне тайну. Делайте, как вам угодно, если вы сомневаетесь, то еще можно уйти.
– Нет, мне кажется, что вы честный молодой человек, и я в вас не сомневаюсь. Я думаю, что жену мою арестовали не по ее любовным делам, но по делам другой дамы, поважнее ее.
– А! уж не за любовь ли г-жи де Боа-Траси, сказал д’Артаньян, который хотел показать перед мещанином, что ему известны придворные дела.
– Выше, выше, милостивый государь.
– Г-жи д’Егильон?
– Еще выше.
– Г-жи де-Шеврёз?
– Выше еще, гораздо выше.
Д’Артаньян остановился.
– Да, отвечал с испугу мещанин так тихо, что едва можно было слышать.
– А с кем?
– С кем же может быть, если не с герцогом…
– С герцогом…
– Да, милостивый государь! отвечал мещанин еще тише.
– Но как вы все это узнали?
– Как я узнал?
– Да, как вы узнали. Говорите все, иначе… вы понимаете.
– Я узнал от жены моей, от самой жены моей.
– А она от кого узнала об этом?
– От г. де-ла-Порта; я вам сказал, что она его крестница, а он в большой доверенности у королевы. Ла-Порт определил ее к ее величеству для того, чтобы наша бедная королева, покинутая королем, окруженная шпионами кардинала и изменниками, имела по крайней мере человека, которому она могла бы ввериться.
– А! вот теперь дело объясняется, сказал д’Артаньян.
– Жена моя поступила к ней только 4 дня тому назад; одно из условий состояло в том, чтобы она могла ходить ко мне два раза в неделю, потому что, как я уже имел честь сказать вам, жена меня очень любит; так она пришла ко мне и сказала по секрету, что королева теперь в большом страхе.
– В самом деле?
– Да. Кардинал, как кажется, преследует ее и притесняет больше чем когда-нибудь. Он не может простить ей истории с сарабандой. Вы знаете эту историю?
– Конечно, отвечал д’Артаньян, который ничего не знал, но не хотел показать этого.
– Так что теперь это уже не ненависть, а мщение.
– В самом деле?
– И королева думает…