– Так что же произойдет после того, как будет достигнут критический уровень занятости? – спросил Хамилтон.
– Очевидно, рынок надеется, что уровень безработицы опустится до пяти процентов. Как я уже говорил, снижение уровня безработицы означает рост инфляции. Рынок опять-таки бросится продавать.
Мне всегда казалась нелепой эта ситуация: что хорошо для рабочих, то плохо для рынка облигаций. Помню, как-то раз я оказался в операционном зале одной крупной фондовой биржи. Когда объявили, что работу потеряли на несколько тысяч больше рабочих, чем ожидалось, то в зале повсюду раздались радостные возгласы, а казначейский рынок просто взбесился. Вот и говори после этого о башне из слоновой кости!
– Вы правы. Действительно, почти все уверены, что уровень безработицы упадет до пяти процентов и что на рынке все бросятся продавать облигации. Что в такой ситуации должен делать я? – спросил Хамилтон.
– Если бы мы имели государственные облигации, мы могли бы их продать, – сказал я. – Но те, что у нас были, мы продали еще месяц назад, поэтому нам остается только сидеть и смотреть.
– Неправильно, – сказал Хамилтон. – Впрочем, смотрите сами.
Большой телевизионный экран показывал нам все, что происходило сейчас на рынке. Расположенные колонками зеленые циферки, мигая, быстро менялись по мере того, как покупались и продавались облигации, повышался или понижался их курс. Мы не упускали облигации, выпущенные на срок тридцать лет, попросту называемые «долгоиграющими». Сейчас их курс был равен 99.16, то есть девяносто девять и шестнадцать тридцать вторых или девяносто девять с половиной.
За одну минуту до объявления об уровне занятости зеленые циферки замерли. Никто ничего не продавал и ничего не покупал. Все ждали.
Эта минута казалась вечностью. Во всем мире, в Лондоне, в Нью-Йорке, во Франкфурте, Париже, Бахрейне, даже в Токио, сотни людей, сгорбившись, не сводили глаз со своих экранов. Все ждали. В яме срочных сделок чикагской биржи тоже царили молчание и ожидание.
Раздался приглушенный сигнал, и через секунду на экранах появилось короткое сообщение Рейтер и «Телерейт». Зеленые буквы гласили: «В июле в США уровень безработицы упал до 5,0% по сравнению с 5,2% в июне».
Через две секунды цифры 99.16 рядом с символом «долгоиграющих» облигаций сменились на 99.08, то есть на девяносто девять и восемь тридцать вторых или на девяносто девять с четвертью. Я был прав. Безработных стало меньше, и курс облигаций падал.
Еще через две секунды наша телефонная панель замигала всеми лампочками сразу. Никто не знал, что задумал Хамилтон, но все были уверены, что-то на уме у него есть.
Хамилтон подсоединился к одной из линий. Я слушал по второй трубке. Звонил Дейвид Барратт.
– Я только хотел вам сказать, что мы думаем по... – начал он.
– Назовите вашу цену на двадцать миллионов долгоиграющих, – прервал его Хамилтон.
– Но наш экономист думает...
– Я очень рад, что у вас есть экономист, который думает. Предлагайте цену!
Дейвид замолчал, но уже через пять секунд отозвался:
– Мы могли бы предложить их по 99.04. Хамилтон, будьте осторожны, курс этих бумаг стремительно падает!
– Покупаю на двадцать по 99.04. Пока.
Цифры возле символа долгоиграющих облигаций мелькали постоянно. Теперь там стояло 99.00. Я понятия не имел, что делает Хамилтон, но не сомневался, что он знает, что делает.
Хамилтон взялся за следующую линию. Это был Кэш.
– Назовите свое предложение на тридцать миллионов долгоиграющих.
Кэш не спорил. Если кто-то хочет купить на тридцать миллионов облигаций, курс которых стремительно падает, то его это устраивало.
– Предлагаем по девяносто девять ровно.
– Отлично. Беру, – сказал Хамилтон.
Он положил телефонную трубку и с этой секунды не сводил внимательного взгляда с экрана. Я тоже уставился на экран.
Курс постоянно менялся, но теперь не падал, а колебался между 99.00 и 99.02. Хамилтон и я неподвижно сидели перед экраном. Как только в очередной раз появлялись цифры 99.00, я невольно задерживал дыхание, со страхом ожидая, что тут же последует падение до 98.30. Вложив пятьдесят миллионов долларов, на таком падении курса мы могли потерять много денег. Но ниже 99.00 курс так и не опустился, а потом неожиданно стал расти – сначала до 99.04, потом до 99.08. Через несколько секунд курс взлетел до 99.20.
Я облегченно вздохнул. Нам удалось купить на пятьдесят миллионов долгосрочных облигаций по самой низкой за многие месяцы цене. Судя по всему, рынок снова пробуждался. Я внимательно следил за Хамилтоном. Он все еще не мог оторваться от экрана, выражение его лица не изменилось, он не улыбнулся, но мне показалось, что его напряженно приподнятые плечи немного расслабились.