Но лично Эверетту я ничего не задолжала, включая правду.
«Рассчитайся с долгами, – говорила она. – Со всеми долгами».
Я подумала о съемной квартире с крашеной мебелью, о табличке на столе в личном кабинете; о пробуждениях у Эверетта под боком, в спальне, где темные шторы не пропускают ни единого луча.
– Я спала с Тайлером.
Эверетт окаменел, и я поняла: такого он не ожидал. Такое ему и не снилось. Тянулись секунды, он переваривал информацию.
– Что ты сказала?
Я отступила на несколько шагов, спиной почувствовала холод стены. Повторила:
– Я спала с Тайлером.
Сердце бухало, по коже бежали мурашки.
Тайлер сидел на террасе. Мы с Эвереттом были одни. Я ждала: что он предпримет? Выскочит из дому, набросится на Тайлера с кулаками? Схватит меня за плечи и тряхнет как следует? Обзовет словом, которое и много лет спустя заставит меня содрогаться от омерзения? Эверетт закрыл глаза. Эверетт поник головой. Эверетт попятился. Конечно. Он не из таковских. Убивать, прятать трупы, лгать, молчанием брать вину на себя – это не про него. Он порядочный человек. Не то что мы.
– Меня сейчас стошнит, – процедил Эверетт.
И да будет приступ тошноты связан с моей неверностью. Ни с чем больше.
Эверетт вызвал такси. Был вынужден просить телефон у меня – его оператор в наших краях не ловит. В ожидании машины избегал смотреть в мою сторону, не говорил со мной. Я сидела за столом, барабанила пальцами по столешнице.
Наконец послышался шорох шин. Эверетт схватил чемоданы и рванул к двери, не взглянув на Тайлера, все так же сидевшего на террасе. Насилие – не в его стиле.
– Прости, – сказала я.
Я стояла на пороге, за спиной была экранная дверь.
Нет, я ошиблась. Перед тем как уйти, Эверетт стиснул мне локоть и стал шептать на ухо: он, мол, любил меня по-настоящему. И что-то еще: «Как ты могла» или «Надеюсь, ты счастлива» – короче, пошлости, которые всегда в таких случаях говорят. Я почти не разбирала слов – потому что его пальцы все сильнее, все глубже впивались в мою плоть, перемалывали сухожилия, давили на нервные окончания. Колени у меня начали подкашиваться, рот приоткрылся в беззвучном крике.
Эверетт уехал, кровоподтек остался.
Я опустилась на ступень рядом с Тайлером. Вместе мы смотрели вслед такси.
– Ты как? – спросил Тайлер.
– Пойдем, – сказала я. – Пойдем в дом.
Они вернутся. Так сказал Эверетт. Получат ордер на обыск и вернутся. Мы у них под колпаком. Едва за нами закрылась дверь, я почти упала в объятия Тайлера. Выдохнула:
– В вентиляции спрятан ключ. Надо от него избавиться.
Мы решили спустить ключ в унитаз, предварительно привязав к нему грузик – чтобы не всплыл. Но сперва я рассмотрела затейливую букву «А» на брелоке. Я рассказала Тайлеру, что нашла ключ у Дэниела в столе. Я все выложила, все свои соображения насчет Дэниела и Лоры. Говорила шепотом, под шум воды в раковине – Тайлер отмывал ботинки от глины.
Я не сразу заметила, что брелок – разъемный. Инстинктивно я взялась за две половинки, и брелок распался, явив флешку.
Помолвочное кольцо – за флешку. Я таки выплатила долг.
Интересно, когда Аннализа почувствовала, что ее с Коринной связывает прочная, неразрывная нить? Уже после того, как разглядела фотографии? Или раньше? Быть может, все началось еще в тот вечер, на ярмарке. Я представила: Дэниел отталкивает Коринну, та отворачивается – и встречается глазами с Аннализой, которая стоит тут же – незаметная, тихая девочка-олененок.
Возможно, Аннализа подглядела, как Коринна плачет, совсем одна, всеми брошенная. Коринниным слезам даже я никогда свидетельницей не была. Или сама Коринна разгадала Аннализину темную, притягательную суть – такую же, как у нее самой. Обнаружила нечто общее между ними.
Или никакого скрещения взглядов не было. А было подсматривание и не в меру далеко идущие выводы. Коринна едва ли вообще заметила малявку Аннализу, зато Аннализа получила пищу для размышлений – о своем сходстве с Коринной; о том, что даже таких, как Коринна, отвергают. О том, что даже сильные бывают одиноки. И даже боготворимыми владеет тоска. Надеюсь, в тот миг хотя бы Аннализа любила Коринну – когда все остальные от нее отвернулись.
Или все началось лишь после того, как Аннализа толком разглядела фотографии.
Отлично понимаю, каково это – уезжать; возвращаться; не вписываться. Физически ощущать дистанцию между собой и всем, что оставила. Аннализа не сумела найти себе место за пределами Кули-Ридж. Не сумела отпустить прошлое. Одинокая девочка выросла в одинокую женщину. Вернулась к тому, что знала.