– Дай-ка помогу.
Я опустилась перед ним на колени, стала распутывать шнурки, липкие от грязи. Тайлер прерывисто дышал прямо мне в макушку. Джинсы были все в мельчайшей желтой пыльце. Я сосредоточилась на шнурках. Занять руки; загнать поглубже тошноту. «Это Тайлер. Тайлер». Я справилась с одним шнурком, и тут затрезвонил мобильник. Мы оба подскочили. Тайлер проследил, как я прошла к столу, и стал развязывать второй шнурок.
Я взглянула на экранчик мобильника, нахмурилась.
– Брат.
Тайлер тоже нахмурился. Я поднесла мобильник к уху.
– Ник, – сказал Дэниел, не дождавшись моего «алло». – Ник, ты где?
– Дома, Дэниел.
– С Эвереттом? – уточнил брат, и я уловила шорох ветра в трубке. Дэниел двигался. Быстро.
– Нет. Он уехал. Здесь Тайлер.
Я взглянула на Тайлера. Он успел приблизиться на шаг, стоял посреди кухни, склонив голову, словно прислушивался.
– Вот что, Ник, – заговорил Дэниел под шум включаемого мотора. – Выходи из дома.
Сердце екнуло, взгляд упал на Тайлеровы ботинки.
– Прямо сейчас выходи.
Я уронила руку.
– Тайлер?
Мобильник выпал, треснул от удара об пол. Пыльца. Пыльца и глина – откуда они?
– Что он сказал, Ник?
Тайлер спрашивал едва слышно. Слова отдавали паникой. Под ногтями у него засохла грязь, а между большим и указательным пальцем – кровь.
– Тайлер, что ты сделал?
Он оперся на стул, впился пальцами в деревянную спинку.
– Ник, времени мало.
И тут я услышала его – отдаленный, едва уловимый вой сирены.
«Тик-так, Ник».
– Что случилось, Тайлер?
Он зажмурился. По телу прошла медленная, растянутая во времени судорога.
– Нашли тело. На ферме Джонсона.
Поле подсолнухов. Пыльца. Глина.
Вой сирены – все настырнее.
Тайлер – все ближе.
Время, застывшее от боли.
Мы сами его создаем. Как меру длины. Как способ осознания. И как способ объяснения. Время может совершать витки, время может являть картины, если только ему позволить.
Ну так пусть явит.
НАКАНУНЕ
День 14-й
Время от меня ускользало. Выжидая, пока заснет Эверетт, я взялась рыться в старых папиных книгах, в конспектах лекций. Надеялась, что среди страниц окажется клочок бумаги с важной записью; пробегала глазами поля в тетрадях – на полях ведь тоже делают пометки. Время перевалило за полночь, а я не нашла ничего существенного. Проще, да и безопаснее выбросить этот хлам. Я составила коробки в прихожей, чтобы утром перетащить в гараж.
Через открытую дверь послышался шорох – Эверетт ворочался в моей постели. Босиком я прокралась в спальню. Эверетт растянулся посреди кровати, спихнул желтое одеяло на пол. Обычно он спал чутко, но сейчас дыхание было глубокое, ровное. Я положила руку ему на плечо – дыхание не сбилось с ритма.
Часы на прикроватном столике показывали четыре минуты четвертого. Идеальное время. Последние гуляки уже вернулись из «Келли», ранние пташки еще не проснулись, почтальон с газетами еще не появился. Мир притих в ожидании.
Я выскользнула из комнаты, перешагнула скрипучую половицу, на цыпочках прошла в спальню родителей, к шкафу со старыми тапками, стоптанными туфлями и рабочей одеждой. Папе это больше не понадобится. Я сунула руку в тапку, нащупала ключ. Я его спрятала до лучших времен – пока не выясню, какая именно дверь им открывается. Искусственный мех еще хранил оттиск стопы. Ключ холодил ладонь, в темноте я не видела узора на металлическом четырехугольном брелоке. Я зажала ключ в кулаке, и затейливая вязь впечаталась в ладонь. «Тик-так, Ник».
Кроссовки поджидали возле задней двери, зябкий ночной воздух пустил мурашки по предплечьям. Не иначе Эверетт снова пооткрывал окна первого этажа.
Я забралась на тумбочку, опустила ставни, закрепила блокираторами.
И ушла.
Этот лес – мой лес.
Мы с ним вместе росли. Он тянется от моего дома, огибает городок, берет его в кольцо, сбегает к реке, а оттуда – к пещере. Десять лет прошло, но до сих пор, стоит мне забыть о разуме и отдаться чувствам, как перед мысленным взором возникает лабиринт тропок, и я неизменно нахожу нужную, хоть днем, хоть ночью. Лес принадлежал мне, я принадлежала ему, и этот факт отдельного напоминания не требовал. Если бы не многочисленные неизвестные. Если бы не шныряние зверушек, если бы не мурашки, которые вызывает и сама ночь, и существа, живущие темнотой, дышащие темнотой, растущие и умирающие в темноте. Если бы не вечное движение.
Этот лес – мой лес.
Я шла, касаясь стволов, как перил, и повторяла про себя: «Этот лес – мой лес». Сюда я спешила среди ночи ради свидания с Тайлером. Он оставлял пикап возле универсама и шел ко мне, и мы встречались на полпути, на поляне, которую в детстве открыл для меня брат. Мы с Дэниелом тогда выстроили здесь форт из древесных ветвей, укрепили его по периметру колючим плющом. Дэниел сказал, это для защиты от чудовища. Через несколько лет форт был разрушен ураганом, Дэниел к тому времени утратил веру в чудовище, вот поляна и перешла в мое полное распоряжение.