– Я ее не порол, – заявил Пол Прескотт. – Никогда.
Мать подтвердила: порки не практиковались. Он лишь реагировал на дерзости дочери. Однажды с лестницы ее столкнул. Всего один раз. Тогда-то Коринна и вывихнула локоть.
Хватка у него была бульдожья. А еще он бросался тарелками. Не в детей, нет. Метил в стену – но так, что тарелки свистели между их голов. Один раз промахнулся. Часто грозился, и Коринна выработала иммунитет к угрозам. А заодно и к трепету птичьих крыльев по стеклу, и к птичьей агонии под лопатой.
Она убегала из дома ко мне, утверждала, что у нас «планы». Теперь-то я понимаю, что скрывалось за ее словами. «Совсем память отшибло, да?» Еще бы. Вечеринка с ночевкой. В нашем доме.
Сначала я велась на это, затем прекратила. Я тоже ее отталкивала.
В доме Прескоттов искали следы крови. Это послужило бы доказательством того, что имел место другой инцидент, что Пол Прескотт скрывает нечто страшное.
Не представляю, чтобы Коринна и в больнице врала, говорила врачу: «А это я упала. Лезла из окна, оступилась». Не допустила бы она, чтобы отец вышел победителем. Мое воображение не могло нарисовать Коринну трусящую, Коринну, прячущую глаза. Мы тогда верили, что ей все подвластно. Мы ошибались, ее сила имела пределы. У отца она выучилась и отпихивать, и манипулировать. Не переступать черту. Толкать, но не со всей силы; бить, но не разбивать вдребезги. Тьма гнездится в каждом. Коринне это было известно куда лучше, чем нам. У каждого – два лица; Коринна вглядывалась в нас, искала – и находила.
Года не проходит, чтобы мне не попалась такая вот Коринна. Наметанным глазом я узнаю очередную Коринну, стоит ей усесться напротив моего рабочего стола. Коринны, все как одна – своевольные, беспощадные, боготворимые. И бесконечно печальные; однако печаль замечаешь, только когда перенесешь ее лицо с фотоснимка на лист бумаги. Только когда уберешь всех, кто ее окружает.
Не надо их убирать.
Пожалуйста, не надо.
Она злюка, но она любит тебя – вот что хочется сказать каждому из этих, окружающих. Не спешите с выводами, вглядитесь пристальнее.
Я вижу неизменно длинные рукава – и знаю, что они скрывают.
Вижу поднос с нетронутым завтраком: Коринна в знак протеста объявляет голодовку.
Вижу ребят, вновь и вновь отшиваемых ею; Коринна никого не может впустить в свою жизнь, но надеется на возвращение отвергнутого.
Хочется вызвать ее в кабинет безо всякой причины, в ущерб девчонке, которую травят одноклассники, или той, у которой родители разводятся, или той, что остро нуждается во внимании. Нет, мне подавай девчонку, на которую даже папка не заведена. Вызвать ее, просто чтобы она знала: когда эти, остальные, повзрослеют, когда – и это неизбежно – отвернутся от нее, – я буду рядом.
На этот раз я буду рядом.
Не успела я задремать, как позвонил Тайлер. Его имя высветилось на экранчике – и сам он, живой и невредимый и очень близкий, тотчас возник в воображении.
– Алло! Тайлер?
Я вскочила с постели, метнулась в прихожую. Вдруг его пикап на подъездной дорожке, весь в штришках навязчивой мороси?
– Привет, Ник.
– Ты в порядке? Ты дома?
Ночь была безлунная. Под окном – никаких признаков Тайлера.
– Ага. Джексон сказал, ты волновалась.
– Он сам волновался. В смысле, да – я тоже. Где ты пропадал?
– Так, улаживал одно дело.
– А на звонки почему не отвечал?
Последовала пауза с внятным посылом: «А сама не сообразишь?»
– Да мобильник дома забыл.
Ну вот зачем он врет? Прежде мы друг другу не врали. Могли чего-то недоговаривать, но чтобы вот так – никогда. В свое время я вынудила Тайлера поклясться, что вранья между нами не будет.
– Тайлер, пожалуйста, поговори со мной. Я думала, ты обиделся. Думала…
Повисло молчание. Я так и стояла у окна, переминалась с ноги на ногу.
– Я на Миссисипи был, – глухо произнес Тайлер.
Понятно, почему он поехал без сотового телефона.
– У ее отца, да?
– Хотел проверить. Чисто для себя. Никаких следов Аннализы. И чего бы то ни было другого.
Я слушала, как Тайлер дышит в трубку. Наконец он нарушил молчание.
– Ты была права. Нам надо дать друг другу свободу.
Он отдалялся. С каждым словом отдалялся.
– Тайлер…
– Тебе что-нибудь нужно, Ник?
Простая вежливость, и только. Что мне нужно от него? Для него?
– Знать, что ты в порядке.
– Я в порядке. Пересечемся, Ник.
Дождь в лесном краю не такой, как в городе. Одновременно знакомый и смущающий душу. В городе дождевая вода лупит по стеклам, превращает улицы в ручьи, бурлит в водостоках – агрессию проявляет. Из-за дождя встает транспорт, образуется слякоть в парадных. В лесу дождь – деталь пейзажа. Лес – место обитания дождя, мы же – просто экскурсанты.