Она подбежала ко мне так поспешно, словно ждала неминуемой кары и надеялась, что чем раньше я ее — может быть — прикажу высечь, тем быстрее для нее все закончится.
— Покажи мне, где хранятся продукты. Что ты стоишь?
Марселин кинулась куда-то в малоприметную дверь, я, слегка задохнувшись от идущей оттуда вони, отправилась за ней. Все, что попадало на эту кухню, как мне стало понятно практически сразу, пропадало через день или два… Мухи облюбовали какую-то неприкрытую плошку и мало того что устроили там пиршество, еще и успели отложить яйца.
— Выкинуть! — Я едва не взвизгнула, но сдержалась. — И это. И… — Я сунула нос в глиняный бидон. — Молоко все испортилось. Где погреб?
Марселин ткнула дрожащей рукой в угол.
— Пошли туда.
В погребе еда сохранялась неплохо. Тут было прохладно — холодно, я бы сказала, и прямо из стены текла прозрачная ледяная вода — я опустила в ручеек руку и отдернула ее от неожиданности. Наверное, это был какой-то подземный источник, и то, что он был подземным, я сочла главным его достоинством.
— Дай мне чистый стакан, — приказала я. — О госпо… Милосердная, я сказала тебе — чистый!
Откуда у меня выплыло это — то, что в эти времена не пили воду, предпочитая разбавленное вино, гарантию хоть какой-то, но дезинфекции? Может, попадалась статья в интернете, может, какая-то редкая грамотная книга. Эпидемии холеры и дизентерии распространялись с фантастической скоростью и косили жителей средневековых городов не хуже ковровых бомбардировок. Где-то в реку стекали сточные воды — те самые, которые брали начало из отхожих желобков под стенами зданий, где-то на берегу реки устраивали уютное кладбище. Этот источник показался мне неплохим — да, он играл роль охладителя, я же хотела проверить, как долго простоит набранная из него вода, оставшись свежей. Не самый надежный способ убедиться в безвредности, но начинать с чего-то мне надо.
Кружку я заставила вымыть и не один раз. Пока Марселин, посылая на мою голову негромкие проклятья, но я их отлично слышала, бегала туда-сюда, я осмотрела погреб. Еды много, она неплохого качества — но крупу надо перебрать, часть выбросить, клубни уже не спасти, капуста начала подгнивать… Если не привередничать, то есть можно, но это будет в последний раз, пока не привезут новые продукты и я не посоветуюсь с поставщиками, которые определенно должны знать, в каких условиях что хранится.
Я набрала воды, приказала отнести кружку в мой кабинет. Подобно злой мачехе, раздала насельницам задания в погребе. Тут было темно и зябко, но я сделала вид, что ничего этого не замечаю. Мыть, избавляться от испорченной еды, еще раз мыть и ликвидировать мух. Может, мне так было проще, а может, я признала, что мне никуда не деться из этого работного дома. Приют святой Мадлин. Благочестие и спасение. Это на вывеске, а копни — злоба, ненависть, унижение, неравноправие, грязь. Есть еще и чадолюбивый кров — и тут мне надо сперва посмотреть, кто из женщин лучше справится с работой по кухне, чтобы поручить навести им порядок и там. Пересилить свое «ничего не хочу знать» и выяснить, в каких условиях живут дети. Я предполагала, что там больший ад, но я еще не видела спальни насельниц…
Женщины суетились. Они были привычны к тяжелой работе, но не понимали, чего я от них добиваюсь, и старались от сердца через то место, с которым легко спутать сердце как символ Дня святого Валентина. Кто-то свалил тарелки в таз и усиленно намывал их, а кто-то там же решил отполоскать тряпку, которой до того мыл грязный стол. Еле удержавшись от крепких и неподобающих святой сестре выражений, я отобрала тряпку, заставила вылить воду, вымыть таз еще раз и объяснила элементарные правила гигиены.
Кто бы мог подумать… почему, впрочем, нет, поморщилась я, мне еще предстоит увидеть, как здесь работают медики, цирюльники, повитухи. Прогрессорство? Какая мне то и дело попадалась навязчивая реклама — построить атомную электростанцию при дворе Людовика Четырнадцатого? Начинать придется с того, что перед едой нужно мыть руки. И, как я предполагала, усвоят эту истину не с первого раза.
Я, наверное, была неправильной женщиной, потому что всегда любила домашний физический труд. Так было заведено в моей семье — все поровну распределяли обязанности. А с Андреем — с Андреем у нас все было так здорово… и слишком недолго. Всего семь лет. Семь лет счастливого, очень счастливого брака. И в какой-то момент я подумала — если я встречу его где-то здесь?..
Но пока я мыла тарелки: демонстрировала, как это надо делать; показывала, как сушить посуду; заставляла в который раз перемывать столы, стены и пол; спускалась в погреб и проверяла, насколько тщательно перебирают продукты. Я не чувствовала под собой ног и руки мои жгло то от щелока, то от кипятка. И все равно меня успокаивал хоть в чем-то привычный ход событий, внося в хаос иллюзию порядка и упорядоченности.
Я любила домашнюю возню. Как и Агате Кристи, самые крутые идеи мне приходили во время мытья посуды, пусть я писала не книги, а исковые заявления и возражения на них…
— Откройте окна шире, — устало выдохнула я и утерла льющийся со лба пот рукавом, заодно осмотрев столовую-кухню будто бы новым взглядом.
Не светло — к тому же уже темнело стремительно, с улицы тянуло прохладой и чем-то терпким, какими-то вечерними цветами, — но женщины расставили на столах свечи, теперь пахло распаренным деревом и смолой. Не светло, но относительно чисто, вонь исчезла или ее перебивал аромат цветов и смолы, и под ногами не скрипело и не шуршало, и мухи начали пропадать, переместившись на улицу, к помойным ведрам.
— Откройте окна шире, кому я говорю!
Никто не тронулся с места. Напротив, Марселин, взглянув на меня с неподдельным ужасом, протянула руку и закрыла единственную приоткрытую створку.
В столовой стояла мертвая, неестественная тишина.
Глава пятая
Вот это было уже нечто такое, что мне стоило просто принять. Есть вещи, когда следует сделать вид, что все нормально, совершенно нормально. Даже в нашей культуре существовали моменты, на которые нужно было закрыть глаза.
И все же мне было не то чтобы страшно, но не по себе.
— Ужин, — напомнила я негромко. — И потом закончите здесь все, завтра с утра я приду и проверю.
Насельницы закивали. Я смотрела на них и никак не могла понять: считают они то, что я приказала им делать, моей начальственной дурью, или обрадованы, потому что уборка кухни не настолько физически тяжела? И стирка, подумала я, эта стирка, от нее не деться уже никуда, то, что я видела в прачечной — невыносимо, слишком много усилий, слишком низок эффект, но хватит ли у меня практических знаний, чтобы что-то исправить? Возможно, что нет, но попытаться в любом случае стоит.
Кто-то из женщин все еще продолжал драить плиту. Похоже, ее не мыли десятилетиями, но сейчас она выглядела немного получше, чем изначально. В столовой придется не прибраться разово, но еще и поддерживать постоянный порядок, а как приучить к этому женщин, которые вряд ли привыкли к такой организации быта?.. Никак, приучить не выйдет, пока — только заставить. И заставлять до тех пор, пока для них это все не станет порядком вещей.
Я вышла из столовой. Я не хотела есть, понимая, что дело даже не в отвратительной кухне, а в стрессе. То, что внешне я была невозмутима, не значило ничего. Я полагала, что мое состояние больше похоже на шоковое, когда человек не чувствует боли и страха, продолжает жить, словно ничего не случилось, а ресурсы организма и психики на исходе. Итак, меня может накрыть в любой момент.
Я решила навестить детский приют. Тяжело, я морально еще не готова, но надо увидеть, что меня ожидает там. Я постаралась не думать, куда мне идти, просто шла, держа в голове конечную цель, и очень скоро очутилась перед запертой дверью.
Массивная дверь с закрытым окошком и тяжелой медной ручкой. Взявшись за нее, я постучала и долго ждала, пока раздастся лязг окошка.