— Но что мною сказано, не означает, что худо все. Нет, не плохо, но в наших силах сделать гораздо лучше, чем есть. Со смутой в этом году заканчивать нужно — раздавить ее, чтобы впредь никому из самозванцев, не пришло в голову желания царским престолом овладеть помимо воли всей русской земли. А то, что выходит — самозванец представился сыном седьмой, незаконной жены царя Ивана Васильевича, и потребовал себе царского венца. Так что ему вот так просто водружать на голову шапку Мономаха?! А ведь получил ее, ибо многие бояре и князья о смуте думали, свалить царя Бориса Годунова жаждали! Но того хоть Земской Собор избрал, право у него такое есть! А царем Василия Шуйского крикуны на Красной площади, по велению Боярской Думы сотворили!
Все молчали, пока Иван произносил «вводную речь», расставив предварительно фигурки своих оппонентов, и показав эфемерность их прав на царский венец. Теперь можно было переходить к вопросу о своих правах, но не выпячивать их, а лишь обозначив.
— Если мы со Смутой этим летом не закончим, то она расползется по городам и весям. Самозванец шлет грамоты по всем градам земли нашей, а там люди, недовольные царем Василием, присягать будут Лжедмитрию, коего ляхи русским царем выдвинули. А оно православным надо — самозванца на престоле, с царицей Маринкой Мнишек, ревностной католичкой?! Так они всю страну спалят и разорят! И так холопы в соблазне великом пребывают, и грабят всех, не желая собственным трудом на хлеб зарабатывать! Гиль и смута великая в умах настала, и мы погибнем, если саблей и словом ее не остановим немедля — время терять нельзя!
По светлице прошелся гул, все дружно выразили свое неодобрение — еще бы, перспективы самые удручающие. Некоторые из собравшихся бояр и дворян уже лишились своих вотчин и поместий, у многих родственников до смерти побили. Видя поддержку, Иван усилил напор на умы:
— Царь Василий Иванович, не по праву московский престол заняв, поддержку земли русской утратил. И сейчас помощь у свеев ищет, обещает им за поддержку отдать вначале Корелу, а потом и до Новгорода с Псковом дойдет! Это что же такое — один с ляхами, другой со шведами — а наши ли они цари?! Да оба самозванцы, власти алчут! Гнать их взашей!
— Государь правду речет, — густым басом встрял Иван Большой. — Василий меня воеводой в Новгород решил отправить, вот грамотка его к митрополиту Илидору. Повелевает в тайный разговор вступить с наместником Выборга и со свяями урядиться. Видя такое, и узнав, что князь Старицкий решил русскую землю с народом защищать, мы с войском на помощь пришли. И другие вслед за нами сюда подойдут — порядок и тишину устраивать надо всей землей. Шли гонцов, государь, в города земли нашей — под хоругви собирать полки нужно, а изменников извести!
Грамотка пошла по рукам — царскую печать все узнали, и зароптали. И прочитал ее прибывший спешно из Троице-Сергиевской Лавры архимандрит Дионисий — всеобщий гул недовольства сотряс помещение. Иван осознал, что настал решающий момент, когда нужно обозначить право на власть, и подчинить своей воле всех собравшихся:
— Я государь удельных земель, дарованных еще Иоанном Васильевичем, мои прадедом. Под властью моей полной города Дмитров и Старица, Звенигород и Боровск, Верея и Стародуб Ряполовский, а также Алексин. А еще Одоев и Новосиль, и другие грады Одоевского княжества, что меня признали — вот их князья сидят. И никто не имеет права города и земли эти самые отобрать — ни умерший царь опричников, злыдней ненадобных, упырей кровожадных, ни «выборные» цари Борис и Василий, ни самозванцы Дмитрии, коих уже парочка при одной жене. Вот где прелюбодеи в браке церковном, басурманским образом живут, до чего докатились…
При последних словах прокатился злой хохот, все знали, что Маринка Мнишек признала «чудесно спасшегося» мужа, у которого совсем иная стать, голос и лицо. Иван же продолжил говорить: