— А как насчет неузнаваемости? Ну, пока я ищу все это зеленое, фиолетовое… и так далее? Не хотелось бы вместо пути к счастью угодить обратно в дом супруга.
— Это как раз проще простого, — хихикнул лесной житель, — изменю тебя так, что и сама себя не узнаешь.
— Это, пожалуй, лишнее, — насторожилась Дин.
— Не боись, — человечек хлопнул ее по плечу, — вставай-ка лучше — такие вещи сидя не делаются.
Дин поднялась и даже сделала несколько шагов, отходя от стола, а дальше… дальше началось что-то совсем странное: то ей казалось, что она снова маленькая девочка и няня с ней, а все, что было после — всего лишь не слишком приятное сновидение. То она на какое-то сражение смотрела и очень за кого-то переживала, и вроде бы она была уже даже не она, а вообще он, хотя такого, конечно же, никак не могло быть — ни в ее воспоминаниях, ни в воображении. То она ощущала себя в осеннем лесу, и золотая листва сыпалась и сыпалась ей на голову, а потом вниз, на землю, но на волосах оставались от нее сияющие следы. Сама Дин, конечно, не могла видеть этих следов, но отчего-то точно знала, что они есть. И одновременно какая-то часть ее продолжала стоять в центре лесной избушки и отрешенно наблюдать, как хозяин жилища все топает и топает вокруг своей гостьи — шаг за шагом, круг за кругом, пока ее не начало подташнивать от этой круговерти.
В этот момент все и закончилось. Лесной житель остановился, Дин прикрыла на мгновение глаза, пытаясь справиться с тошнотой и головокружением, а маленький хозяин, дернув ее за рукав, объявил:
— Смотри!
Дин распахнула глаза и обнаружила, что стоит прямо напротив зеркала — даже странно, что она его до сих пор не видела. Вот только зеркало это отражало не ее саму, тощую девчонку неопределенного возраста, а… мальчишку-подростка. Нет, если приглядеться, можно было уловить некоторое сходство с ее прежним отражением, просто черты стали чуть грубее: нос пошире, с забавными поперечными морщинками, намек на жизнерадостную улыбку, в которой уже приготовился расплыться мальчишеский рот, уши-лопухи. Они у Дин всегда были слегка оттопыренными, просто раньше она старательно прикрывала их волосами, а теперь непослушные короткие кудри топорщились, устремляясь вверх, и свою главную задачу — скрывать лопоухость — выполняли лишь частично, а потому уши нахально торчали и… почему то нравились своей хозяйке. Или хозяину?
Дин поймала себя на мысли, что образ получился настолько убедительный, что ее так и тянет заглянуть в собственные штаны и проверить, осталось ли там все по-прежнему, или появилось что-то новое.
— Не боись, — хихикнул человечек, — там все без изменений. Но для других — и на взгляд, и на ощупь — мальчишкой будешь. А вот волосы пришлось по-настоящему укоротить, так что теперь жди, пока заново отрастут.
— А… надолго это? Как чары снимаются? — спросила она неожиданно ломким мальчишеским голосом.
— Вот как посмотрит на тебя кто-нибудь с другой стороны зеркала, так чары-то и спадут, потому как самое время будет.
Слова хозяина опять показались Дин непонятными, но она решила не вникать: будь что будет, так даже интереснее. И девушка еще раз взглянула на свое новое отражение. Теперь она заметила, что и волосы слегка изменили цвет, словно золотые листья и в самом деле сыпались на эту кудрявую голову. Нет, рыжим мальчишка не был, просто чуть светлее, чем она прежняя, но кудряшки даже в полутьме лесной избушки казались освещенными полуденным солнцем.
— А теперь всё, — внезапно заявил хозяин, — пора идти. Ни к чему тебе тут на ночь оставаться, нынче вечером у меня другой гость будет.
И Дин внезапно обнаружила, что никакой избушки нет, а стоит она на лесной тропинке, полностью одетая и снаряженная в путь. Даже усомнилась в том, что было: может, заснула она и лесной человечек ей привиделся? Но нет, Дин склонилась над ручьем и в неровном водном зеркале разглядела не себя — мальчишку. Значит, все правда. И, вглядываясь в зыбкое отражение, назвала увиденное: Дин Рос. Имя оставила прежнее, фамилию же позаимствовала у супруга, отбросив неуместно звучное начало. Очень хорошо получилось — и собой быть не перестала, и в то же время обрела недостающее новое, соответствующее мальчишескому облику.
Райн Тинэус тон Аирос
Времени на сборы ушло совсем немного. Тин даже удивился, как мало вещей, оказывается, ему нужно на самом деле: пара смен белья, плащ, дорожные припасы, нож — скорее для нарезки хлеба и колбасы, чем для обороны. В качестве оружия, в том числе и охотничьего, Тину вполне хватало магии.
Уже через час, успев между делом расспросить горничную, которая первой обнаружила исчезновение молодой хозяйки, Тин размеренно шагал на северо-восток, искренне надеясь, что его жена выбрала то же направление. По крайней мере, это было бы разумно.
Думалось на ходу как-то особенно хорошо, а потому Тин предавался размышлениям, пытаясь переварить рассказанное дедом и пережитое за прошедшие дни. Если служанка ничего не выдумала, то видение сидящей у зеркала госпожи, которое развеялось чуть ли не на глазах у перепуганной девушки, — не что иное, как то самое зеркальное волшебство, которым, согласно легендам и преданиям, владели Древние. А значит, дед не ошибся, его жена действительно происходит из этого загадочного народа, исчезнувшего из мира много столетий назад.
Достоверных сведений о Древних почти не сохранилось, однако сомневаться в том, что этот мир в давние времена наряду с людьми населял еще один народ, не приходилось, от древних оставались многочисленные следы — нематериальные, но заметные: названия рек, гор и целых местностей, многочисленные упоминания в исторических трудах, термины, используемые в алхимии, но не в научно-лабораторной ее части, а в том, что касалось осмысления открытий и цели поисков.
Но ни о том, какими они были, ни о причинах их ухода из этого мира, толком ничего известно не было. Только намеки, которые можно было выудить из сказок, но сказки трудно счесть источником, достойным доверия. Вот, к примеру, рассказывалось, что Древние, вступая в близкие отношения с людьми, становились очень зависимы от своих спутников. Будучи счастливы в любви, они расцветали, хорошели необыкновенно, в противном же случае дурнели, иной раз слабели здоровьем и не заживались на этом свете.
И сейчас Тину вдруг подумалось: а ну как правда это? И тогда получается, что бедная жена его нехороша собой, потому что с детства не знала любви. Ведь без матери она осталась давно, а отцу, похоже, до нее не было никакого дела, иначе бы он не выдал ее замуж так поспешно, едва на горизонте забрезжила возможность выгодно сбыть дочку с рук. И другое, еще хуже: если так, то он и сам внес свою лепту, добавил в ее жизнь еще толику нелюбви, несчастья, злыми словами лишил шанса на красоту и даже, возможно, сделал ее жизнь короче.
Чувствовать себя мерзавцем Тину совершенно не нравилось, но ни единого оправдания ни словам своим, ни поступкам он не находил. Разве только это странное ощущение, будто его слова и поступки ему не принадлежали, но… даже если он был околдован — когда? кем? как? и самое главное — зачем?! — это все равно не делает его лучше в собственных глазах, ибо кому, как не магу с академическим образованием, знать основной закон ментального воздействия: невозможно побудить человека делать то, что ему вовсе не свойственно. И теперь Тин, увы, не мог не признать, что говорил в нем все эти дни гадкий избалованный мальчишка, и мальчишка этот появился не вдруг, а вполне себе спокойно жил где-то в закоулках души, просто до сих пор у него не было повода вырваться наружу и показать себя во всей красе…
Но дорога успокаивала его и примиряла с жизнью — и даже с самим собой. Казалось, если долго идти, то к концу пути все ненужное, неправильное, отвалится само собой, а останется только то, с чем стоит жить дальше.
К реке Тин вышел уже в сумерках. Впрочем, было еще достаточно светло, чтобы без особых сложностей перебраться на другой берег. Тренированное тело позволяло легко скакать с камня на камень, а зачарованные сапоги надежно защищали ноги от воды. Правда, когда бурный поток кинул через валуны отчаянно барахтавшееся существо, Тин покачнулся и едва удержался на ногах. Однако устоял и даже ухитрился ухватить за уши и вытащить из воды отчаянно кашлявшего зайца. Правда, мгновением позже выяснилось, что спас он вовсе не зайца, а кого-то странного, но все же больше похожего на маленького человечка, чем на животное, и держал он несчастного не за уши, а за ворот. Тин украдкой выдохнул с облегчением, потому что зайцы с некоторых пор не вызывали у него добрых чувств, перехватил человечка поудобнее — попросту посадил себе на локоть — и запрыгал по камням дальше, благо до берега оставалось совсем недалеко.