— Клянусь, что ни одно слово из нашего разговора не станет известно отцу, — проговорил Марк, внимательно за ним наблюдавший. — Илис мой друг, и она просила меня навестить тебя. Она хотела прийти сама, но ей нельзя.
— Илис… здесь, в крепости?
— Она приехала вместе с отцом. Она просила передать тебе, чтобы ты не упрямился и рассказал императору все, что он захочет узнать.
— Все? — переспросил Грэм с усмешкой. Как соблазнительно — сдать и Илис, и Клингманна! Просто праздник души…
— Что до меня, я тоже советую тебе не упорствовать, — продолжал Марк так же спокойно. — Отец привык доводить любое дело до конца, и он выбьет из тебя ответы, пусть даже придется замучить тебя насмерть. Если же ты согласишься говорить, отец освободит тебя — свое слово он всегда держит.
— Тебе-то что за печаль, если меня убьют… принц?
— Твоя смерть огорчит Илис, — сказал Марк и встал. — А мне бы не хотелось видеть ее огорченной.
Ну надо же, подивился Грэм. Неужто еще один поклонник? Высоко берет девчонка! А впрочем, чем Марк ей не пара? Сама-то она ни много ни мало — истрийская княжна, пусть в изгнании, но все равно — голубая кровь…
— Так что мне передать Илис?
— Передай ей привет, — сказал Грэм и отвернулся.
Марк еще постоял немного, ничего не дождался и молча ушел.
Грэм даже сумел задремать; но приснился ему кошмар, который не повторялся уже давно: умирающий отец в луже крови, и он рядом с ним на коленях. Задыхаясь от неутихающего горя, Грэм вскинулся на драном тюфяке, и в тот же момент опять загремела дверь.
В этот раз пожаловало еще больше народу. Впереди опять шествовал Барден, на сей раз без оружия и доспеха, а в стеганном черном камзоле. Лицо его не выражало никаких чувств — словно физиономия истукана. Как и в прошлый раз, он уселся на табурет напротив Грэма. Справа от него встал Марк, казавшийся усталым и чем-то озабоченным. Вероятно, подумал Грэм мрачно, принц всю ночь утешал огорченную Илис. Несомненно, занятие увлекательное, но весьма утомительное. Слева пристроился комендант Риттер; стоять старику было нелегко, но в пристутствии императора он не смел сесть. Чуть в стороне встал Альберт Третт; на границе светлого круга маячили двое солдат.
— Какое изыканное общество, — проговорил Грэм, с трудом приподымаясь. — Я польщен. Надеюсь, его императорское величество простит, что я сижу в вашем присутствии.
Третт шагнул было к нему, но Барден уронил лениво:
— Не торопись, Альберт. Успеется. Я смотрю, мальчик сегодня настроен поговорить. Надеюсь, ему найдется что-нибудь сказать и по делу.
— Смотря по какому.
— Дело у нас одно — выяснить, что же все-таки произошло. Кто дал карту, кто помог, подсказал, и в каком направлении удалился принц Кириан.
— Какая еще карта? — нагло спросил Грэм. — Ничего не знаю. И о каком принце идет речь?
— Ах, какая жалость, — медленно проговорил Барден. — Кажется, у нашего гостя отшибло память. Герр Риттер, ваши люди, случайно, не били его по голове?
— Можно помочь ему вспомнить, — проронил Альберт Третт.
— Да, Альберт. Пожалуйста, помоги. Только не калечь его.
Вот это было действительно больно. Несколько минут Грэм молча корчился на полу, тщетно пытаясь потерять сознание. По сравнению с Треттом те два громобоя, которые допрашивали его прежде, показались неопытными мальчишками. Расти и расти им до такого мастерства…
Когда Грэм отдышался и смог распрямиться, то увидел, что Барден наблюдает за ним со странным выражением на лице, в котором смешались любопытство и сожаление. Марк был бледен и смотрел в сторону.
— Что-нибудь вспомнил? — тихо и почти мягко осведомился Барден.
О том, что последовало далее, Марк, пересказывая события Илис, предпочел умолчать. Альберт Третт в совершенстве владел искусством причинять человеку невыносимую боль, не калеча его при этом. Он знал, как, когда и куда нужно бить, чтобы достичь максимального эффекта. Оставалось только догадываться, где и при каких обстоятельствах он научился всему этому.
Поначалу, когда он принялся истязать пленника, тот даже не кричал, а только глухо и мучительно стонал сквозь зубы; тем тяжелее было на него смотреть. Лишь в конце экзекуции он, наконец, сломался и принялся сыпать проклятиями на всеобщем, ломаном медейском и наи вперемежку. Но крики его были бессвязными, и по существу так ничего и не сказал.
— И чем все закончилось? — спросила необычайно серьезная и бледная Илис, глядя на Марка огромными черными глазами.
— Да ничем, — раздосадовано и устало отозвался Марк. — Отец окончательно потерял терпение и приказал перевести твоего друга из башни в нижние казематы.
— Поближе к пыточным залам… — прошептала Илис.
— Да. Парень здорово разозлил его.
Марк помолчал немного, потом проговорил, отвернувшись:
— Знаешь, что я посоветую тебе, Илис? Думай об этом поменьше. Все равно ты ничего сделать не можешь.
Говорит совсем как Рувато, хотя и терпеть его не может, — подумала Илис, а вслух сказала:
— Ох и любите же вы с Барденом давать бесполезные советы!
— Но ведь это правда, Илис.
— Ваша правда у меня уже в печенках сидит!..
За грубостью Илис старалась скрыть беспокойство. Не в первый раз Грэму приходилось играть со смертью, но никогда еще он не попадал в такую серьезную передрягу. Всегда оставалась надежда как-то выкрутиться. Теперь надежды на благоприятный исход, кажется, не было…
Теперь Илис знала: будь у нее возможность вернуться на пару месяцев назад, она ответила бы Рувато решительным отказом.
Подвал, куда после допроса отволокли полуживого Грэма, находился ниже уровня воды; возможно даже, ниже того места, где находился тайный ход, через который они с Ивом и пробрались в форт. Здесь было промозгло и сыро, по стенам стекала вода, а по полу тянуло мертвенным холодом. Это был настоящий каменный мешок. На Грэма надели цепи и оставили в камере, в полной темноте. Скрежет запираемой двери, шум удаляющихся шагов, а потом — ничего, только где-то, на грани слышимости, капала вода.
Вот я и в могиле, подумал Грэм. Я — мертвец, и неважно, что я еще дышу, мыслю и чувствую. Это все ненадолго.
Раньше ему приходилось слышать истории о том, как сходят с ума люди, оказавшиеся в одиночном заточении. Если это правда, поскорее бы это случилось с ним. Тишина, темнота и холод сами по себе были пыткой; скоро к ним присоединились голод и жажда. Ему приносили еду и воду, но в таком мизерном количестве, которого хватало только на то, чтобы поддержать в ослабевшем теле жизнь. Сначала Грэм решил было уморить себя голодом, но скоро понял, что эта смерть не по нему. Что бы там ни было, надо пройти весь путь до конца.
Впрочем, его заточение оказалось не совсем одиночным. Сперва он думал, что тихое попискивание и шорох ему мерещатся; но когда он ощутил во тьме чьи-то легкие, почти невесомые прикосновения, понял, что в подвале водятся крысы. Это открытие Грэма ничуть не испугало; подумаешь, крысы! Хотя, опять же, он слышал о том, что крысы могут заживо сожрать человека, но не очень в это верил.
Обычно миску с едой ему проталкивали в узкую щель внизу двери; но однажды дверь распахнулась, и в камеру вошли два человека с факелами. Неяркий этот свет показался Грэму ослепительным; спасаясь от него, он заслонил руками лицо и забился в угол, но его вынудили встать и сняли с него цепи. Пока Грэм соображал, что это значит, ему весьма болезненно завернули руки за спину и повлекли прочь из камеры, куда-то вдоль по коридору. Ослепший от непривычного света, Грэм ничего не видел вокруг и переставлял ноги чисто механически. Путь был недолог. Скоро перед ним распахнули дверь (Грэм понял это по звуку и движению воздуха) и втолкнули в какое-то помещение. Здесь Грэм осмелился приоткрыть глаза. Багровый факельный свет больно резанул по ним, но он заставил себя смотреть.
Это было довольно большое помещение, но с низким сводчатым потолком. По стенам висели множество предметов, которые Грэму не захотелось разглядывать — очертания и формы их были самые зловещие. Посреди комнаты стояла жаровня с раскаленными углями, а позле нее возвышался огромный человечище — просто целая гора мяса, облаченная в кожаный передник. Его окорокоподобные ручищи были сложены на груди, а голову и лицо прикрывал черный колпак с прорезями для глаз. Было слишком ясно, зачем здесь присутствует это чудовище, и поэтому Грэм решился пока не смотреть на него, чтобы не потерять остатки самообладания. Тут же, в громоздком деревянном кресле, вольготно развалился Барден — взъерошенный, в небрежно распахнутом камзоле. Рядом с ним стоял смутно знакомый тип; Грэму пришлось приложить некоторые усилия, чтобы припомнить, где они встречались: это был тот самый магик, который уложил его на лестнице. Вот и все зрители, которые собрались полюбоваться предстоящим спектаклем. Вероятно, ничего особенно интересного не ожидалось.