Когда я захожу обратно в комнату, Адам на меня даже не смотрит. Он и не шевелился как будто. Так и лежит. Так и смотрит.
Подбираю трусики.
— Ты уйдешь, да? — звучит еле слышное, и я прикрываю глаза на мгновение, но потом решительно их натягиваю и хмыкаю.
— У меня нет ни одной причины остаться.
Потому что ты, блядь, снова молчишь! Но этого я не скажу. Мне кажется, бессмысленным снова и снова повторять очевидное. Кричать. Биться головой о стену.
Нет просвета.
И его не будет… я чувствую, что не будет.
— Вещи, которые ты привезла — висят в шкафу.
Больно.
Я успела перевести пару коробок, потому что мне не нравился пустой шкаф. Казалось, что ему одиноко. А может, внутри дрожало что-то? И мне просто не верилось, что все может сложиться у нас? Что это не сон? Наши отношения до дома были какими-то медовыми, сказочными, словно невозможными! А когда дом почти был готов — вот-вот должна была начаться реальность.
Мне было страшно, что ее никогда не случится.
Что мне не могло так повести! Это все нереально! Мечта, до которой я почти дотянулась, которая вот-вот должна бахнуть — нереальная. И я повесила вещи. Как знак, что все всерьез.
Забавно, что через неделю после этого, мой мир рухнул.
Молча подхожу к гардеробной и действительно нахожу там свои вещи. Они висят так же, как и висели.
Глаза снова наполняются слезами.
Такое ощущение, словно я просто вышла ненадолго, а не ушла навсегда.
И так обидно…
Потому что мне бы этого хотелось. Чтобы все было иначе, а не так, как есть.
Внезапно накрывает злость.
Я срываю свой спортивный костюм и напяливаю его. С одурью кусаю губу, чтобы больно было физически, а не душой.
Она мечется по клетке. Бьет крыльями по цепям. Ломает их, но снова бьет. Она рвется к нему — хочет ударить, встряхнуть!
Да очнись ты наконец! Хватит…вести себя так! Хватит! Я же уйду! Ты обещал, что не отпустишь, но я уйду! Клянусь! Пожалуйста! Не дай мне уйти! Очнись…
Но в ответ тишина.
Адам не реагирует.
Интересно, о чем он думает? Нет, вру, мне неинтересно. Да и знаю я. Он уверен, что я вернусь. Он мне не верит. И я…могу ли винить? Едва ли. Говорю, а делаю ровно противоположное…
Но я люблю. Отчаянно. Бесконечно. Оправдание ли? Наверно, уже нет. У него тоже истекла дата годности — хватит; я устала.
Выхожу одетая, разворачиваюсь к двери, но тут слышу голос:
— Лиза, пожалуйста…
Встает.
Резко, рывком, делает ко мне шаг. Я застываю.
Он тоже останавливается.
Дышит тяжело.
Ты не хочешь меня отпускать? Я чувствую. Так сделай что-нибудь! Объясни мне…
— Ты же любишь меня!
Нет, это не то.
Горько усмехаюсь.
— Что я смешного сказал?! — злится сильно, — Это разве не так?! Так! И я тебя люблю!
— Знаешь, что меня поражает на самом деле? — спрашиваю тихо, он молчит, — Как ты можешь…так говорить? После всего?
— Я говорю это, потому что правда…я…
Рычит.
Я слышу и чувствую, как стремительно он приближается, но не стараюсь сбежать. Я устала бегать.
С силой поворачивает на себя. В глазах снова то же отчаяние, как кривое зеркало. Я в нем вижу душу свою разломанную…
И смотрю. Смотри! Это и твоих рук дело. Это ты сама позволила с собой сделать…
— Ты же не хочешь уходить!
— Не хочу.
Тоже правда. К чему сейчас врать?
— Рассвет, тогда останься… — шепчет с надрывом.
Руки на щеках ласково обнимают, большие пальцы нежно гладят. Он смотрит на меня так, как смотрят на любимую; он любит; но иногда одной любви недостаточно…
Я отстраняюсь и горько усмехаюсь, глядя себе под ноги.
— Конечно, я хочу остаться здесь. С тобой. С любимым мужчиной в доме, который должен был стать моим будущем…
— Он и сейчас может, любимая…
— Нет, уже не может, — поднимаю взгляд, полный соленой влаги, — Все рухнуло. Ты все разрушил, когда…
— Я тебе никогда не изменял.
Из груди рвется еще один горький смешок, и я стираю слезы рукавом своего худи.
— Видишь? Ты даже не можешь признать! И никогда не признаешь! Но это так! Когда ты спишь с другой женщиной…
— Я с ними не спал.
— Ты их трахал.
— Вот именно. Трахал.
— И ты ждешь, что мне этого будет достаточно? — спрашиваю еле слышно, он немеет.
Ненадолго. Снова тянется — только я отступаю.
Мотаю головой.
— Не надо. Не трогай. Ты делаешь только хуже…
— Лиза…
— Я очень устала, Адам. Сражаться с тобой, как биться со всеми стихиями сразу. И внутри, и снаружи. Это больно.
— Есть разница, — говорит хриплым голосом, брови хмуря, — То, что было с ними, и что есть с тобой…
— Не имеет значения! — повышаю голос, перебивая, — Я все это уже слышала, но не имеет значения! Для меня это не аргумент!
— А что для тебя будет аргументом?!
— Ты знаешь.
Открывает рот, когда я перебиваю его, и тут же захлопывает. Потому что действительно знает. И потому что не скажет. Он же никогда не врет — он не даст обещание. Быть его единственной? Он никогда не скажет мне этих слов…
И я прикрываю глаза, роняя слезы, улыбаюсь сквозь боль. Киваю.
— Видишь? Достаточно лишь напомнить об этом — и ты сразу сдуваешься. Любовь твоя проходит…
— Она не проходит!
— Тогда скажи мне! Всего два слова! Давай! «Ты единственная»! Скажи!
Молчит, от злости мышцы на щеках ходуном ходят, и это худшее, что я видела. Даже хуже, чем его измены…
Отступаю еще на шаг и жму плечами.
Он делает свой на меня.
— Я не могу дать тебе этого обещания, потому что…
Затыкается.
Я снова, как дурочка, жду…слишком долго жду, чтобы насадить на тоненькую цепочку еще хоть какую-то крупицу из его прошлого, но…время откровений прошло. Он мыслит здраво. И его тайна для него важнее…
Мотаю головой с горечью.
— Вот и все.
— Лиза, пожалуйста…
— Пожалуйста, «что», Адам?
— Останься.
— С кем? Мужчина, который был со мной рядом пять лет — мираж; его не существует.
— Существует. Я могу им быть!
— Нет, не можешь. Твои тайны, принципы, твои любовницы — это важнее. А с меня хватит. Я больше не могу пытаться…я устала. Прости.
Разворачиваюсь и делаю шаг к лестнице, когда в спину летит:
— Если я признаю, что изменял тебе, то никогда не верну.
Замираю.
Слышу, он снова шагает ко мне, но останавливается. Не сокращает дистанцию, будто боится…
— Я помню, каково это…когда тебе изменяют. Когда тебя предают. Если я признаю это, то признаю, что делал то же самое. А это не так.
— Как ни называй, это все равно было. Ничего не поменяет…
— Поменяет!
Делает еще один шаг.
— С ними было только мое тело и та часть меня, которую я не хотел показывать тебе.
Хмурюсь и поворачиваюсь. Долго смотрю ему в глаза. В них опять эта пропасть, обрыв, полный одиночества, боли и страха. И он опять толкает меня к нему…
— Я бы приняла тебя всего, Адам. Это любовь…
— Нет, — мотает головой и отступает во тьму комнаты.
А я за ним.
— Адам…
— Нет! — продолжает мотать головой и отступать дальше, — Я не…не могу! Расскажу — и все изменится. Навсегда. Ты никогда не…нет!
Замираю.
Он, как испуганный зверь, и мне так жаль. Так больно. Я так хочу помочь, но сердце мое рвется, и душа воет.
Это слишком больно…
Всхлипываю и закрываю лицо руками. Не в силах держаться больше…все снова рухнуло. Моя сила — ненастоящая; она разлетается, как если карточный домик толкнуть — в пух и прах.
— Лиза, пожалуйста, не плачь… — хрипло говорит, обратно на свет ко мне тянется, но я отшатываюсь.
— Не подходи… — шепчу, всхлипываю некрасиво, — Просто…блядь, не подходи! Сколько можно?! Издеваться?!
— Я не…
— Не «что»?! Не изменяешь?! Не режешь меня каждый раз своим молчанием?! Я же знаю, что ты что-то скрываешь! Не дура! Поняла! Но тайны твои тебе дороже!