— Знаю, знаю! — закричал обиженный внук и вздернул вверх белую головенку. — Солнышко за тучи ушло — не видите? Темно стало.
— Ишь ты! Он и нас учит! — И решили хором: — Будет Санька видеть! Будет!
Поди, и сбылось бы радостное пророчество, если бы оплошки не дали. У Натальи родился первенец. Навестить надо дочь, поздравить ее и новорожденного. Бабка Ксения кашу сготовила, пироги напекла и сладкие куличи. Один в спешке на пол плюхнулся, гостиничный вид потерял, и, чтобы не пропадало добро, решили отдать кулич внуку — дома останется, пусть поест вдоволь. Он постарался, крошек от лакомства не оставил и заболел возвратной оспой. Оттого, сказали знающие люди, что нельзя после выздоровления много сладкого есть. Потом еще один «кулич» получился. Свадьбу Марии играли, бабка всю ночь с помощницами пекли, жарили и парили, днем гостей, званых и незваных, полная изба набралась, душно в ней, жарко. Санька на своем месте, на полатях, находился, а там и совсем как на полке в бане. Выскочил на улицу, хватанул снежку про запас, чтобы жар снова не донял, и простыл. Месяц провалялся и поднялся уже совсем темным.
— Довели мальчонку! Был бы у меня, зрячим остался, — горевала в своей избе не примирившаяся со сватами бабка Марфа. — Куда он теперь, как жить будет? Ладно, если господь бог скоро приберет, а если нет, тогда как? Находится с сумой, ох и находится!..
— Курица, а Курица! Айда на лыжах кататься!
— Счас. Ремень приколотить надо.
Курица — это он. Двое Санек Камаевых на улице. Одного, чтобы не путать, прозвали Курицей, другого — Киселем. Иванов Камаемых тоже двое. Один — Шершень, второй — Червончик. Гришке Камаеву только повезло: нет у него тезок и потому он просто Гришка.
Лыжи смастерил сам, коньки — тоже. И западенки — птичек ловить — своего изготовления. Только не держит их Санька — жалко. Поймает и выпустит: лети и не попадайся больше!
Несется с горы ватага Камаевых! Гора длинная, пологая. Хорошо с нее на лыжах скатываться! Санька впереди. Если кто на пути попадется, ему крикнут. Первое время обманывали: «Курица, мужик едет!» Санька падал, друзья хохотали, но шутки шутить отучил быстро. Крепкие кулаки в таком деле хорошо помогают.
Так и рос со своими сверстниками и радовался жизни, не сознавая, что она его обделила: сиротой стали называть, когда еще не понимал значения этого слова, а потом оно стало привычным и не задевало; глаза потерял, еще не научившись переживать, несмышленышем, приноровился к новому состоянию незаметно и принял его как должное.
Отец в конце концов женился по-настоящему, обзавелся еще одним сыном, а к крестьянскому труду так и не прибился. Милиционером одно время работал, потом закончил курсы, стал счетоводом и вышел бы со временем в бухгалтеры — успехи показывал отменные, — но перепил однажды зимой, схватил скоротечную чахотку и умер.
Отца Санька знал плохо и встречался с ним редко. Бабка Ксения заменяла ему мать, дед Иван за хлопотами и заботами на внука внимания обращал мало, но и не обижал, никогда не бил и не ругал. Жить было можно. Плохо и тоскливо стало Саньке лишь в тот год, когда друзья пошли в школу. Целыми днями один-одинешенек Санька, и одолевают его тяжелые думы. Он не такой, как все, ему даже учиться нельзя, и останется он неграмотным. Брал у ребят книжки, водил пальцами по страницам. Шелестят они под руками, как-то непривычно пахнут, но ни о чем не говорят, а друзья шпарят по ним наперегонки, и получаются у них то забавные рассказы, то стихотворения. Может, и ему можно научиться?
— Баб, а баб, — просил Ксению Яковлевну, — отведи меня в школу, хочу учительницу послушать.
— Нельзя, внучек. Там глазоньки нужны, ты мешать будешь, — сглатывала горький комок Ксения Яковлевна. — Пойди лучше на улку, поиграй. Денек тихий и теплый выдался. Поди, милый.
— Я ребят подожду, чего я один там буду делать? — грубил Санька, залезал на полати и тихо, чтобы никто не услышал, плакал.
Года через два после смерти отца бабка Ксения сказала:
— Завтра рождество. Разбужу тебя пораньше, и пойдешь поздравлять людей, просить подаяние. Молитву надо бы читать, да не научила я тебя… Обойдется, поди, тебе и без нее подадут.
Санька не знал, что просить подаяние стыдно, и с радостью согласился: сообразил, что лишний раз можно зайти к соседке Дарье, которая изредка угощала его горохом. Еле дождался утра, встал раным-ранехонько и побежал. Зашел в избу, постоял у порога и, набравшись смелости, сказал:
— Сегодня рождество, тетка Дарья. Дай мне гороха.
Женщина засмеялась и насыпала полный карман лакомства. Санька припустил домой.