Корабль Одиссея разбился у берегов Феакии. Сидит герой на пустынном морском берегу, внимает гулу прибоя, смотрит на сиреневую линию, где встречаются море и небо, и думает о смерти. Думает, жив он еще или уже умер.
И вот последний кадр. Одиссей выходит из моря. С тела его струится вода, голова опущена, волосы ниспадают на глаза и ветер треплет их. Грубоват, наверное, но Навсикая считает его прекрасным.
Видение в полдень на пустынном морском берегу. Навсикая и ее служанки замерли от удивления и смотрят на выходящего из моря голого человека.
— Где я? — спросил Одиссей.
— Это Феакия, — отвечала ему Навсикая.
О, боги, как она хороша!
«Смертельно хороша, — подумал Одиссей. — Хороша и смертоносна. Или я потерял чутье. Именно такие мне и нравятся».
И Одиссей раздраженно покачал головой. Еще один роман — только этого не хватало! И потом, разве ничего подобного с ним раньше не случалось? Разве вся жизнь его не случалась раньше? Не случалось все, что могло случиться?
Одиссей попытался вспомнить, что будет дальше, но не смог. Лишь неясные предчувствия мучили героя. Картины будущей жизни проносились перед его внутренним взором, как летучие мыши-альбиносы.
За спиной раздался какой-то звук. Хитроумнейший из мужей повернулся и замер. Дух его исполнился новой силы. Одиссей подумал, кем же он будет сегодня.
Смутно, сквозь туман прежней самоуглубленности пришло понимание — неизбежное и трезвое осознание своего положения.
И положение это требовало немедленной реакции.
Он не был… Нет, он был! Но чем? Необходимо найти нужное слово. Как трудно не знать, кто ты. Ничто не может быть хуже.
Женщина ударила по больному месту.
— Как твое имя, чужестранец? — спросила Навсикая.
— Ирвинг Спагетти, к вашим услугам, — немедленно ответил Одиссей.
Герой готов был язык себе откусить. Но от привычки лгать не так просто избавиться. Даже сейчас, говоря с этой милой, искренней девушкой, он не мог сказать правду. Глупо, конечно, хотя, может, оно и к лучшему.
И Одиссей опять подумал, что сама по себе игра не так и сложна. Вот только играть в нее снова и снова, не в силах вспомнить, что было в первый раз… Что же тогда случилось, в первый-то раз? Допустим, он правильно понимает условия игры, хотя вспомнить их все равно не может. Да, более или менее правильно…
Или это было во второй раз?
Навсикая. Все еще стоит тут и все так же хороша. И что он, интересно, должен с ней делать?
Воспоминания о жизни с Навсикаей нахлынули внезапно. Маленькая, со вкусом обставленная квартирка в деловом центре Феакии. Разрешение пользоваться папочкиной колесницей — не парадной, конечно, не той, что для торжественных выездов… Вероятно, все остальное придет позднее. Во всяком случае, обычно так и получается. Как он, к примеру, за Навсикаей ухаживал? У них, наверное, были свидания? Какие слова он ей говорил? И как быть с Пенелопой?
Внезапно Одиссей ощутил тревогу. Да, здесь он в безопасности. Здесь, в теплой, уютной квартирке, рядом с Навсикаей… Однако платили ему вовсе не за это. Где-то герой сошел с истинного пути.
И все это, разумеется, было до того, как в городе появился чужеземец. Ибо когда он появился — о, эта зловещая фигура с волынкой, с кошмарной волынкой (извините, я хочу быть беспристрастным рассказчиком, но кровь моя вскипает при одной только мысли о чужеземце, и я не стыжусь того, что сказал, — иначе нарушится ход моих мыслей) — и все изменилось, никогда ничего уже больше не было, как прежде. Не сказать, чтобы мы этого ждали. Особенно после проклятия лесных карликов… Впрочем, я забегаю вперед.
Вначале был Одиссей, давайте не забывать — что не так-то просто здесь, в вонючей яме, среди гниющих рыбьих голов и вони разлагающихся трупов. Но мы выдержим, мы и наши товарищи, должен же кто-то рассказать эту историю, ибо молчание наше вопиет к небесам. Почти никто не знает, что Навсикая была матерью Одиссея. Собственно, именно поэтому из их романа так ничего и не вышло. И тут все заслоняет фигура Эдипа. Одиссей вовсе не так умен, как гласит молва. Да и Афина никогда не отличалась тем аскетизмом, который ей приписывают. Люди просто не осмеливались болтать о ней. Важнее всех на самом деле Харон. Большую часть времени люди проводят с ним.
— Харон! Ты здесь?
— Я здесь. Вижу, что и ты все еще здесь. По-прежнему пытаешься разоблачить богов?
— А кто сказал, что я не должен этого делать?
— Ты волен поступать, как пожелаешь. Тут никаких сомнений быть не может. Но и сомнения бывают разными. Одни нам полезны, в других и вовсе нет проку.