Супруги Жанжер выглядели молодцом. Симпатяги лет под шестьдесят — стало быть за семьдесят. (Известная черта: у иностранцев нет стариков, в нашем понимании. Есть пожилые люди, следящие за собой. Когда прошловекового выпуска мэм сверх здравого смысла молодится — неприятно; но симпатично нежелание капитулировать перед временем.)
Уселись в интуристовскую черную «Волгу». Пушкин, Петродворец, Ломоносов?.. привычное дело: бензин наш — идеи ваши. Я обернулся:
— Куда мадам и мсье желают поехать?
Они переглянулись.
— Скажите пожалуйста, мсье Владлен, — спросил Жанжер, — лучшие цветы в Ленинграде по-прежнему продаются на Кузнечном рынке?
Я несколько удивился.
— Спекулянты, — радостным голосом сказал водитель. — Грузинские агенты.
— Вы хорошо осведомлены, — констатировал я с невольной улыбкой. — Трудно сказать, лучшие ли, но самые дорогие — да, пожалуй.
Мы поехали по Невскому.
— У вас стало больше машин на улицах, — привел любезность Жанжер…
— Он сказал, что у нас люди стали лучше одеваться или машин на улицах стало больше? — поинтересовался водитель.
— Машин больше, — подтвердил я.
— И не вижу в этом причин для энтузиазма, — выразил свое мнение водитель. — А вообще у них огромный запас тем для разговора.
Наш запас не больше; я промолчал, не поощрил подступа к столь же оригинальным замечаниям об этих, с фотоаппаратами, матрешками, и о широкой русской душе. В любом общении своя степень условности, необходимая для дистанции комфорта.
Супруги поглядывали по сторонам, не задавая вопросов.
— Вы уже бывали в Ленинграде?
— Последний раз мы были здесь семь лет назад, — сказал Жанжер.
— Семь лет, — откликнулась мадам.
— Вот и цветики, — объявил водитель, пристраиваясь в заполненном переулке, выключил зажигание и сам выключился, — профессиональное.
На Кузнечный рынок не стыдно везти кого угодно. Там видно, что все у нас растет, и созревает, и продается, — без очередей и на выбор. Что я и не преминул в шутливой форме заметить Жанжерам; они готовно согласились; мы прошли вдоль цветочного ряда: отсветы благоухающего спектра облагораживали ражие рожи стяжателей. Возбуждаясь, они заводили глаза, цокали, надвигаясь профилями горцев, и воинственно потрясали букетами, демонстрируя непревзойденное их качество. В этой разнопахучей и гулкой толчее мы пополнились снопом белых гладиолусов, алых гвоздик и лимонных роз, и обошлось это удовольствие супругам Жанжер в восемьдесят шесть рублей, или пятьсот тридцать восемь франков по обменному курсу. Я не удержался, подсчитал. Хотел бы я знать, куда им такая прорва цветов?
— Пожалуйста, дарагой, — щедро осиял зубами расплатившегося Жанжера небритый абрек. — Замечательные цветы, на здоровье. На свадьбу столько, да?
— Он сказал, что его цветы — лучшие, пожелал вам здоровья и высказал предположение, что вы покупаете их для свадьбы, — счел уместным перевести я.
Они опять переглянулись без улыбки; я усомнился в уместности своего перевода.
— Они желают бросать их под ноги восхищенному населению, или везти в Париж и там продать, но уже дороже? — осведомился водитель, когда мы погрузились. — Сумасшедшие миллионеры… Куда?
— Куда мы сейчас поедем? — спросил я, сам интересуясь.
Жанжер достал карту. Там было обведено.
— Сте-па-шкино.
Водитель также ознакомился с картой и сложил губы, чтобы присвистнуть.
— Степашкино-какашкино, — сказал он. — Вот счастье привалило — трюхать по пылище в такую жару. Что там такое?
Я знал не больше его. Молчание с ясностью снимало расспросы. Имеют право — за все уплочено: Степашкино так Степашкино.
— Гастролеры… — пробурчал водитель и раздраженно воткнул скорость.
А я пришел в хорошее настроение. Мне нравилась их нестандартность. Никаких фонтанов, никаких фотоаппаратов: покупаем цветов на сто рублей и едем в Степашкино. Нормально.
С детства считаю, что мужчина не должен задавать вопросов. Надо, захотят, — сами скажут. Твой такт — твое достоинство.
Сидеть было удобно. Курил я, испросив согласия мадам, «Житан», крепкие и с горчинкой. Жанжер сказал, что в молодости курил тоже «Житан». Он угостил нас с водителем резинкой. Проехали «Союзпушнину». Я сказал, что студентом подрабатывал на аукционах. Они поинтересовались ценами: о, во Франции меха дороже. Проехали памятник Ленинградской эпопее, я сказал о нем, они смотрели молча. Выехали на Гатчинское шоссе, водитель придавил газ на сто пятнадцать, окно зашторилось шелестом ветерка.