Гарусов, утомленный беседой, лежал с закрытыми глазами. Теперь особенно был заметен землистый цвет его худого лица, серые, сухие, помертвевшие губы. Редкие жалкие волосы прилипли к пергаментному влажному лбу. Полуяров стал прощаться. Чуть было по привычке не пожелал Гарусову скорого выздоровления, да вовремя спохватился.
— Желаю бодрости, Иван Григорьевич!
— А тебе удачи! Запиши мой адрес. Если нетрудно будет, черкни пару слов, как воюете, все-таки…
Гарусов не договорил. Острый кадык затрепыхался в горле.
— Обязательно, обязательно!
— Привет товарищам всем передай. Конечно, бояться командира подчиненные должны, но и любить тоже! — и протянул Полуярову сухую горячую руку.
Полуяров осторожно пожал ее и ушел с чувством вины и жалости. Словно он, живой, здоровый, едущий занять место Гарусова, виноват перед искалеченным и, может быть, обреченным человеком.
Когда подполковник Полуяров на следующий день рано утром явился в штаб армии, генерал, начальник оперативного отдела, еще более озабоченный и немногословный, сообщил:
— Наступление частей армии началось на рассвете. Преодолев оборонительную линию противника, войска первого эшелона вклинились на десять — пятнадцать километров в его оборону. В прорыв, развивая успех, пошла танковая бригада. Ваша дивизия успешно продвигается в направлении Эльбинга. Девяносто третий полк пока находится во втором эшелоне дивизии. Кстати, — сумрачный генерал несколько оживился, — по нашим сведениям, в Эльбинге на ходу большой пивоваренный завод. Если не растеряетесь, пива попьете.
— Бочку пришлю!
— Не помешает, — улыбнулся генерал. — Машину свою отпустили?
— Отпустил.
— И зря. Наши штабные все в разгоне. Дать не могу. Добирайтесь на попутных. Сейчас это не сложно. Весь транспорт только вперед движется, — и протянул руку: — Прошу простить, занят!
Отметив на карте населенные пункты, в которых предположительно мог остановиться девяносто третий полк, Полуяров вышел на шоссе. По узкой дороге непрерывно тянулись танки, самоходки, пушки, санитарные, хозяйственные, штабные машины. А по сторонам по пояс в снегу сплошной стеной стоял сосновый и еловый лес. Даже не верилось, что здесь, в Восточной Пруссии, такие, ну совсем наши сибирские, леса.
День выдался отличный, и все радовало Полуярова. И то, что идет успешное наступление, и то, что воюем уже на немецкой земле, и просто то, что утро такое светлое.
Движение по узкому шоссе было односторонним — только вперед, и Полуяров, забравшись в кузов первого притормозившего грузовика, улегся на мешках с пшеном или сахаром.
Колонна двигалась медленно, с частыми остановками и заторами. Скрежетали на обледеневшем асфальте гусеницы танков и самоходок, завывали моторы студебеккеров, груженных снарядными ящиками, нетерпеливо сигналили штабные виллисы и санитарные автобусы.
Впереди и справа за лесом перекатывалась канонада. В чистом, не по-январскому голубом небе порой проносились бомбардировщики и штурмовики. Но никто не кричал «Воздух!», не шарахался в занесенные снегом кюветы, не бежал очертя голову в лес под призрачную защиту еловых ветвей. Знали: наши!
…Полуярову невольно припомнилось декабрьское наступление сорок первого года, когда приходилось двигаться по ночам, когда гитлеровские стервятники гонялись за каждой автомашиной, за каждым пехотинцем и бойцы с тоской и недоумением смотрели в хмурое подмосковное небо:
— Где же наши?
Усмехнулся:
— Да, теперь другой коленкор. Теперь вы, голубчики, побегайте в кусты, потрясите своими арийскими задами. Недаром сказано: смеется тот, кто смеется последним!
Первый эшелон дивизии подполковник Полуяров нагнал в маленьком полуразрушенном немецком поселке. Разметанные взрывной волной черепичные крыши, черные глазницы пустых окон, кирпичное крошево и путаница проводов под ногами, мычание невыдоенных коров, ошалело мечущихся по огородам и садам с раздувшимися, потрескавшимися выменами.
Командир дивизии и начальник политотдела находились в войсках, и Полуяров прошел в оперативный отдел. Знакомый полковник быстро ввел в курс дела: девяносто третий полк с минувшей ночи в первом эшелоне, ведет наступательные бои. Потери большие и убитыми, и ранеными, и отставшими. Но дух боевой: «Вперед!»