— Был уже один. Обожглась.
— Потому ни на кого и смотреть не хочет.
— На моего подполковника посмотрит.
— Сомневаюсь.
— Не сомневайся. Лишь скажи ей: Сергей Полуяров.
— Полуяров?
— Да, Сергей Полуяров. Не забудешь?
— Склероза пока нет.
— Без намеков. Но предупреди ее: раньше Берлина Полуярова она не увидит. Не отпущу! Он полком поехал командовать, ему сейчас не до сентиментов. Да и у Нонны работенка будет. Возьмем Берлин — тогда, пожалуйста!
— Передам! Только скорей берите, а то воюете, воюете…
— Возьмем.
— Ты серьезно думаешь, что Нонна обрадуется Полуярову? Знаешь какая она!
— Обрадуется! Герой романа!
Корпусной виллис мчался по темному асфальту шоссе, мимо голых груш и яблонь, мимо разбитых селений, развороченных переездов, шумел по временным, на скорую руку саперами сколоченным мостам.
Взять да плюнуть на генеральский запрет, на его тяжелую руку, повернуть назад, в госпиталь. Увидеть темные глаза на матовом лице, черное крыло волос под белой косынкой. (Она, она проходила по коридору, когда он беседовал с Гарусовым. Чурбан! Как он не узнал, не почувствовал…) Прижаться губами к ее руке. А там будь что будет. Хоть штрафная!
Мчится виллис. Научились ездить по фронтовым дорогам военные шоферы. Только воет мотор да шумят проносящиеся вспять придорожные деревья. Все дальше и дальше уходит назад хозяйство Афанасьевой. «Не вздумай делать глупости!» — предупредил генерал. Какие глупости? Разве глупость — увидеть ее лицо, волосы, глаза…
Мчится виллис. Сквозь заторы фронтового шоссе, сквозь завалы, сквозь минные поля сомнений… А нужен ли Нонне его приезд? Обрадует ли его внезапное появление? Прошло столько лет. Военных лет. Много сердец, семей, любовных клятв растоптала война. Разлука крушила самые верные сердца. Кто он для Нонны? Лирический эпизод полудетских лет. Правда, она разошлась с мужем. Но разве он знает, почему разошлась. Может быть, полюбила другого? И здесь, на фронте, могла полюбить. Как не полюбить, когда вокруг столько мужчин: ищущих, истосковавшихся, изголодавшихся.
А виллис мчится, обгоняя колонны грузовиков, танки, самоходки. Все вперед, туда, где с боями идет по Германии его полк. Нет, он не сделает глупость! Генерал может быть спокоен.
Но не только с курсантских лет твердо усвоенная привычка безоговорочно подчиняться приказу руководила подполковником Полуяровым, когда он торопил шофера: скорей, скорей! Надо ж было случиться такому совпадению, какие бывают разве только в романах да кинокартинах: в один день узнал, что здесь, на фронте, рядом с ним и Нонна, и Алексей. И Полуяров торопил водителя:
— Жми, жми, друг!
Когда Мария Степановна Афанасьева рассказала Нонне о разговоре с мужем и упомянула о Сергее Полуярове, та как-то сникла, не то смутилась, не то побледнела и, сославшись на головную боль, ушла к себе. Жила она с двумя медсестрами, но те были на дежурстве, и Нонна осталась одна. Легла, укрылась с головой одеялом. Теперь можно думать, думать… Обрадовала ли ее новость? Что она знает о Сергее? Женат ли он? Помнит ли ее? Простил ли ее предательство? И можно ли ее простить? Все годы войны боялась одного: привезут новую партию раненых, и среди искалеченных, окровавленных мужских тел она увидит Сергея.
Такой встречи боялась больше всего.
Теперь она знала: Сергей жив, здоров. Где-то здесь, рядом. Почему же он не приехал к ней в госпиталь? На минуту, хоть на полминуты. Просто посмотреть в глаза, сказать: «Навсегда люблю тебя». Не приехал, не сказал! Чего же ей ждать, мечтать, на что надеяться! Может быть, лучше было бы, как другие, сказать: «Война все спишет!»
А спишет ли?
Первый эшелон девяносто третьего полка остановился на восточной окраине прусского городка. В штабном домике Полуяров увидел майора, колдующего над картой.
— Подполковник Полуяров! А вы, судя по занятию, — начальник штаба?
— Так точно, товарищ подполковник! Майор Анисимов. Начальник штаба. Из дивизии уже звонили о том, что вы выехали. Минувший день прошел успешно. В первом эшелоне наступают два батальона. За день заняли пять населенных пунктов. Вышли на развилок вот этих двух шоссейных дорог. Завтра с утра продолжим преследовать отходящего противника. Рассчитываем дня через два подойти к Эльбингу.
— Отлично! Где замполит?
— Майор Хворостов у себя. Рядом дом, там наша политчасть разместилась: замполит, парторг и комсорг. Вызвать Хворостова?
— Я сам к нему пройду. А потом обстоятельней поговорим о всех делах.
Алексея Хворостова в военной форме Полуяров еще не видел. Оказался он выше ростом и почему-то сутулым. Хворостов шел ему навстречу, улыбался, но даже радостная улыбка не могла осветить темное, словно обожженное горем, лицо. Обнялись, поцеловались. Поцеловались впервые за многие годы дружбы. Раньше на зарое, при встречах в Москве, на перроне смоленского вокзала в мае сорок первого года они не обнимались, не целовались. По тем молодым временам объятия и поцелуи считали сентиментальностью и слюнтяйством. Теперь же обнялись и поцеловались, растрогались. Видно, война заставила по-другому ценить дружбу, дорожить ею.