— Сразу я ушам своим не поверил, когда позвонили из дивизии и сказали, что командиром полка назначен Полуяров.
— А я, когда услышал, что ты здесь в полку, даже в мистику ударился, в чудеса поверил, — смеялся Полуяров.
Полуяров рассказывал другу о беседе с командиром корпуса, о многом другом, важном и пустяковом, а сам с болью и сожалением смотрел в худое, темное, постаревшее лицо Алексея. Перед глазами стояло все то же майское утро на перроне смоленского вокзала, и веселый, счастливый Алешка Хворостов, говоривший, радуясь и смущаясь: «А у меня сынок растет!»
— О моей беде знаешь? — сухо спросил Хворостов.
— Знаю. Был в госпитале у Гарусова. Он мне рассказал.
Алексей сидел сутулясь — новая, видимо, привычка, — курил (а раньше и папиросы в рот не брал). Проговорил, глядя в сторону:
— Знаешь, кто всех моих погубил?
— Кто?
— Жабров.
— Тимошка?..
— Остался при немцах. Служил в полиции.
Полуярову вспомнился тусклый осенний вечер. Моросящий противный дождь. У калитки стоит Тимошка Жабров. Кого-то ждет. Теперь ясно, кого ждал Тимошка. Немцев.
Полуяров сидел мрачный, злой. Почему он тогда смалодушничал? Почему прошел мимо? Может быть, остались бы в живых родные Алексея. В мозгу билась нестерпимая мысль: и ты виноват, и ты…
Хворостов туго провел ладонью по сумрачному почерневшему лицу:
— Ну, а как твои дела, Сережа?
По сравнению с бедой Алексея личные переживания показались Полуярову мелкими и ничтожными. Сказал почти безразлично:
— Генерал Афанасьев сообщил мне, что Нонна работает в нашем армейском госпитале.
— А муж ее где?
— Разошлась с мужем.
— Вот как! Заезжал к ней, повидался?
— Нет, не заехал.
Хворостов с удивлением посмотрел на друга:
— Что же так? Или разлюбил?
— Генерал приказал прямо в полк ехать. Но не в этом дело. Столько времени мы не виделись… По правде говоря, побоялся. Ушел в кусты.
Сидели невеселые, удрученные.
Первым поднялся Полуяров:
— Что ж, пошли в штаб. Анисимов, верно, заждался. — И уже у входа в штаб положил руку на плечо Хворостова: — Держись, Алеша! Как ни тяжело, а довоевать нам надо. Дядя за нас Берлин не возьмет!
Глава пятнадцатая
МОГИЛА НА ОДЕРЕ
Солнце на лето, зима на мороз.
Так и война!
Дело шло к победе — всем ясно, а бои разгорались все ожесточенней, упорней.
Стрелковый полк, которым командовал подполковник Полуяров и где заместителем командира по политической части был майор Хворостов, с боями двигался в первом эшелоне дивизии. Когда их корпус от Балтийского моря повернул на юго-запад и снова пошли по польской земле, Алексей Хворостов обрадовался: будут воевать на главном направлении. А теперь направление на Берлин — какое может быть главнее!
У Полуярова тоже была своя забота: не передали бы их дивизию в другую армию или на другой фронт. Нужно держаться поближе к хозяйству Афанасьевой — там Нонна.
Оставалась позади еще одна — если верить карте, последняя — польская деревушка. На аккуратных под черепицей домиках развевались красно-белые национальные польские флаги. Или поляки пошили новые, или все годы немецкой оккупации хранили в тайниках старые!
Подполковник Полуяров и майор Хворостов, проскочив на виллисе через небольшой, саперами восстановленный мост, помчались по извилистому шоссе, куда ушел первый батальон. Чернели низкие, необработанные поля. Тянулись, изгибаясь, как змеи с перебитыми позвоночниками, недавно вырытые траншеи. Противотанковые рвы, залитые весенней водой. Завалы. Обрывки колючей проволоки. Липкая глинистая земля. Снега уже нет, хотя только конец февраля.
— Видать, Германия? — предположил шофер сержант Утехин.
— Она самая! — подтвердил Полуяров. — Померания!
— Подходящее название, — ухмыльнулся Утехин. Повторил со смаком: — По-ме-ра-ния!
И здесь следы поспешного отступления гитлеровцев видны на каждом шагу. На обочинах валяются развороченные грузовики, брошенные орудия, штабеля боеприпасов, перевернутые повозки. И везде на рыжей, размокшей земле трупы немецких солдат и офицеров.