«Прощайте, дорогие друзья
гвардии старшин сержант Назар Шугаев,
гвардии рядовой Иван Дударев.
Вечная память и светлый покой!»
Бойцы пошли искать батальонную кухню, а Семен Карайбог тут же у могилы развернул Настенькино письмо. Чужих писем он никогда не читал, считая это подлостью. Но письмо Настеньки он должен был прочесть. Он должен знать, почему в самое сердце оно поразило Назара. Сегодня черная вражеская пуля только довершила дело. Убило же Назара письмо жены. Семен это ясно сознавал. И теперь должен узнать: что было в письме?
Карайбог читал медленно, не пропуская ни одного слова, ни одной буквы. Читал с таким ощущением, словно из его тела, одну за другой, тянут жилы. Дочитав до конца, долго сидел, тупо глядя вдаль, за Одер…
…Почему-то вспомнился неправдоподобно далекий зарой на кирпичном заводе, от пресса к ним в мокрую глиняную яму бегущая Настенька, ее радостные, сияющие глаза, спокойно и доверчиво глядящие на мир, ее счастливый смех, ее песенка:
И Семен Карайбог почувствовал в душе такую нестерпимую боль, что, не будь вокруг солдат, упал бы здесь рядом с могилой Назара и завыл звериным воем.
— Ну, хорошо, Хикке! Достану я тебя в Берлине! До двадцатого колена запомнит весь твой гнусный род слезы и боль Настеньки.
Сухие шершавые губы Семена Карайбога дрожали и кривились, в уголках рта вскипала бешеная слюна, и он чувствовал, как все его тело трясет мелкая дрожь. Положил Настенькино письмо в боковой карман гимнастерки. Документы погибших в бою Назара Шугаева и Ивана Дударева он, как и положено, отдаст замполиту. А письмо оставит себе. Как наследство погибшего. Словно сам Назар дал ему наказ:
— Отомсти!
Семен встал. По понтонному мосту все шли и шли машины, грузовики, бойцы… Уже где-то далеко на западе, и все глуше, слышна артиллерийская канонада. Низко над Одером, и тоже на запад, пролетели наши штурмовики. Много, может, сто, а может, больше. Летели строем, и в Одере видны были их черные тени.
— Спи спокойно, Назар! А что касается письма, то тоже будь спокоен. За Семеном Карайбогом никогда не пропадало. Дойду до Берлина и найду Хикке. Трижды проклянет он день и час, когда посмел глянуть в светлые глаза Настеньки!
В первый же спокойный час гвардии младший лейтенант Семен Карайбог сел писать письмо Настеньке Шугаевой. Писал с напряжением всех сил — куда легче ходить в разведку или бросаться в атаку! Семен писал:
«Дорогая Настенька, славная Сербияночка!
Пишет тебе Семен Карайбог, старый заройщик и твой друг. Лучше бы медсанбатовские хирурги оттяпали мне правую руку по самое плечо, чем писать тебе такое письмо. Хоть и душа моя горит, а писать надо. Никто, кроме меня, письма тебе не напишет, поскольку всю войну провоевал я плечом к плечу с Назаром. Во многих мы были передрягах, не раз смерти в глаза смотрели, но живыми оставались. Да, видно правильная поговорка: от смерти не посторонишься…
Одним словом, нет больше в живых моего единственного и верного друга Назара, а твоего любимого мужа. Опишу тебе все по порядку, хотя сердце кровью обливается. Воевали мы уже на польской земле, когда Назар получил от тебя то письмо… Я сразу почувствовал неладное. Страшно было смотреть на Назара. Сильно переживал человек. А по какой такой причине, было мне не известно. Молчал. Даже мне, своему ближайшему другу, не сказал ни слова, ни полслова. Только после того самого письма появилась у Назара одна мечта солдатской жизни: дойти до Берлина! Тогда я еще не понимал, почему ему обязательно надо быть в Берлине. А сам Назар не пояснял, только чернел и твердел, как чугун.
Дошел наш прославленный гвардейский полк до известной в Германии реки Одера. Нам поставили боевую задачу: первыми форсировать водный рубеж и закрепиться на вражеском берегу до подхода основных сил. Я, Назар и другие бойцы моего взвода переправились под огнем через реку, первыми ворвались на вражеский берег, бросились на огневые точки врага. И тут случилась страшная беда: пулеметная очередь уложила на землю дорогого нашего Назара.
После боя мы похоронили Назара и еще одного героя — Ваню Дударева на высоком берегу Вест Одера. Могилу вырыли глубокую, обложили дерном, в ногах посадили березку, а из фанеры и снарядных ящиков сколотили памятник.
Перед тем как опустить тело Назара в могилу, я вынул из кармана его гимнастерки партийный билет и другие документы, твою фотографию с мальчонками и твое письмо. То самое твое письмо. Каюсь, письмо я прочитал, хотя, верно, и читать мне его не надо было. Словно гранатой, ударило то письмо меня в самое сердце. Только тогда понял я, почему Назар рвался в Берлин…